ГлавнаяМатеріалиІнтерв'юИнтервью, данное журналу «Playboy» Джоном Ленноном и Йоко Оно

Интервью, данное журналу «Playboy» Джоном Ленноном и Йоко Оно

1 липня 2014 - Администратор

Джон Леннон и Йоко Оно. Откровенный разговор с затворнической четой об их совместной жизни и их удивительно искренние взгляды на жизнь «внутри» и «вне» «Битлз».

Описывать бурную историю «Битлз» или же музыкальные и культурные фазы, через которые проходил Джон Леннон, значило бы рассказать всем давно известное. Почти все знают, что Леннон был духовным лидером «Битлз» — группы, крайне популярной и оказавшей глубокое воздействие на 60-е годы, перед тем, как она распалась в 1970. Некоторые их поклонники видели причину их распада в Йоко Оно — японке, второй жене Леннона. Говорили, что она оказывает чересчур большое влияние на Леннона. На протяжении всех 70-х они работали рука об руку. В 1975 Ленноны стали неуловимы для прессы. Правда, с тех пор в печати появлялось много всяких догадок и предположений. Но вот, несколько месяцев назад, они вышли из подполья, чтобы опровергнуть слухи и выпустить новый альбом. Ленноны решили дать интервью «Playboy» — длиннейшее из всех, которые они когда-либо давали. Взять это интервью у них было поручено независимому обозревателю Дэвиду Шеффу. Когда он и один из репортеров «Playboy» встретились с Йоко Оно, чтобы обсудить основные пункты предстоящей беседы, она поразила их своей безапелляционной манерой высказываться. На замечание о том, что «Playboy» получал интервью от многих знаменитостей, Оно сказала: «Такие люди, как Картер, представляют только свою страну. Джон и я — мы представляем весь мир». Впрочем, спустя несколько недель, когда интервью было завершено, она с энтузиазмом отнеслась к идее напечатать его в «Playboy». Вот отчет Дэвида Шеффа: «У этого интервью были отличные шансы не состояться вообще. Когда я завязывал первые контакты с организацией Леннон-Оно, один из помощников Оно позвонил мне и серьезно спросил: «Под каким знаком вы родились?» Очевидно, интервью зависело от того, как Йоко интерпретирует мой гороскоп подобно тому, как, по слухам, многие деловые решения Ленноны принимают исходя из положения звезд. Я уже представил себе, как объясняю своему редактору: «Очень сожалею, но моя луна находится в. созвездии Скорпиона, поэтому интервью отменяется». Делать было нечего, и я выдал требуемую информацию: «23 декабря, 3 часа после полудня, Бостон».

Спасибо моей счастливой звезде! Вскоре они мне позвонили, и мы договорились об интервью. А еще через некоторое время я уже был в Нью-Йорке и проходил через мрачные ворота и многочисленные КПП в штабе Леннонов, знаменитом здании «Дакота» на улице «Сенттрал Парк Уест». Здесь они живут, и каждое утро в 8.00 Йоко Оно открывает тут свои «заседания».

С точки зрения многих людей, Йоко — одна из самых загадочных женщин. Ее загадочный образ основан на точных и не очень точных изложениях ее философских взглядов, на ее высказываниях об искусстве, а также, на том факте, что она никогда не улыбается. Он, также, основан, возможно, без всяких оснований, на ненависти к ней, как к колдунье и гипнотической личности, вроде Свенгали, которая управляет самим существованием Джона Леннона. Такое представление о ней держится с тех самых пор, когда она встретилась с Джоном - прежде всего потому, что она никогда его не опровергала, а еще потому, что она никогда не пыталась улыбаться. Вот почему, сняв обувь, дабы непопрать ее тоненький ковер, (таковы были инструкции), я гадал, какое еще испытание мне предстоит.

Итак, Йоко стала меня внимательно разглядывать. Наконец, она объяснила, что звезды, в самом деле, благоприятствуют — даже очень. Я не стал спорить. Кто я такой, чтобы спорить на эту тему?

А на другой день я уже сидел напротив Джона Леннона. Нас разделяло два стакана «капуччино» (кофе со сливками), пачка французских сигарет (он называет их «сашими» – «мертвая рыба») и плитки шоколада с миндалем. Спустя час, после начала нашей беседы, Леннон не оставил и следа от моих предвзятых мнений о нем. Он был со мной более открытым, искренним и остроумным, чем я мог ожидать. Раз Йоко дала ему «добро» на встречу со мной, он был готов откровенно говорить со мной обо всем. Он раскрывал мне свою душу, как это он делал лет 10 назад, когда курс терапии «первобытного крика» эмоционально и интеллектуально раскрепостил его. За неделю наших разговоров — с ними вместе и с каждым в отдельности — между нами, как мне показалось, установилось взаимопонимание. Однажды рано утром я получил этому подтверждение.

«Джон хочет знать, сможете ли вы побыстрее приехать сегодня?» услышал я голос их сотрудника. Джон сам мне вкратце все объяснил:

«Один тип хочет всучить мне повестку в суд, а я не хочу сегодня этим заниматься. Ты не выручишь меня?» Мы сели в его лимузин и примчались на студию звукозаписи на 3 часа раньше, чем Леннон должен был там появиться. Когда мы подъехали к студии, Джон велел шоферу ехать очень медленно, а мне сказал, чтобы я выходил из машины первым. Убедившись, что все в порядке, он сказал мне: «Если кто-нибудь подойдет с бумагами — бей, не раздумывая». Когда я собирался вылезти из машины, он сказал, указывая на какого-то алкаша, который спал, прислонившись к стене дома: «Может, это он и есть. Знаешь, они мастера маскироваться». Леннон быстро проскочил в лифт, увлекая меня за собой. Наконец, двери лифта закрылись, и он облегченно вздохнул. Вдруг до него дошел весь комизм ситуации, и он зашелся смехом: «Как-будто я снова в «Вечере трудного дня» или в «Хелпе», — сказал он.

В процессе интервью становилось все яснее, что больше всего Джона и Йоко волнует непонимание другими людьми их сложных отношений. «Почему нам не верят, когда мы говорим, что просто любим друг друга?» — с волнением восклицал Джон. Загадка Йоко Оно постепенно прояснялась по мере того, как под суровой оболочкой проступало человеческое нутро: например, когда однажды посреди серьезного разговора о капитализме, она вдруг икнула, то не смутилась, а прыснула со смеху. А с этим «прыском» она вдруг предстала совсем простой, ранимой, застенчивой и обаятельной ничуть не похожей на монстра, прибывшего с Востока, чтобы промывать мозги Леннону.

Она родилась в 1933 году в Токио. Ее родители были банкирами и принадлежали к высшему свету. В 1951 ее семья переехала в Скардейл, штат Нью-Йорк. Там она поступила в колледж Сары Лоуренс. В 1957 году она вышла замуж за музыканта Тоши Учиянаги. Они разошлись в 1964, и в том же году она вышла замуж за Тони Кокса. Кокс удочерил ее дочь от первого брака, Кьоко. С Коксом Йоко развелась в 1967 и через 2 года вышла замуж за Джона Леннона.

Биография Джона Леннона всем хорошо известна, и останавливаться на ней нет смысла. Переходим прямо к записи беседы.

Эта новость у всех на устах: Джон Леннон и Йоко Оно снова в студии, они записываются впервые с 1975, когда они внезапно исчезли из виду. Начнем с тебя, Джон. Чем ты занимался все это время?

Джон Леннон: Я пек хлеб и присматривал за ребенком.

Вопрос: Ну, а какие тайные дела были еще в это время?

Джон Леннон: Все, кто задавали мне этот вопрос за эти годы, все спрашивали: А что ты еще делал? На этот вопрос я отвечал: «Вы, что серьезно?» Потому что любая домохозяйка знает, что кухня и дети — эта работа занимает весь день. Когда я первый раз испек хлеб, я чувствовал себя как победитель. Но потом, когда я увидел, что этот хлеб поедают, я подумал: «Черт возьми, неужели мне за это не дадут золотого диска, не посветят в рыцари, ничего-ничего?»

Вопрос: Почему ты стал «домохозяином»?

Джон Леннон: Причин много. С 22-х лет до 30-ти с лишним я был связан разными обязательствами и контрактами. Столько лет я угробил, а кроме этого ничего не знал. Не был свободен. Я находился в клетке, а мой контракт был как-бы материальным выражением этого. Настал момент, когда я почувствовал, что для меня важнее обратиться лицом к самому себе, к реальной жизни, чем продолжать рок-н-ролльную жизнь, взлетая и падая вместе с капризами собственного исполнения или мнения о тебе публики. Рок-н-ролл всегда был веселой забавой. Я отказался от обычной в нашем деле альтернативы: либо езжай в Лас-Вегас и пой там в кабаре свои хиты, либо отправляйся к чертям на тот свет, как это делал Элвис.

Йоко Оно: Джон был как художник, который мастерски рисует круги: он делает только это, и это становится его фирменным знаком. а для рекламы у него есть своя галерея. На следующий год он будет рисовать треугольники или что-нибудь еще. Но все это никак не отражает его настоящую жизнь. Когда делаешь одно и то же в течении 10 лет, тебя потом за это награждают.

Джон Леннон: 10 лет рисуешь круги и треугольники, и вот, получай большой приз: рак. Я превратился в ремесленника и мог бы продолжать оставаться им. Я уважаю ремесленников, но быть одним из них мне не интересно.

Йоко Оно: Только для того, чтобы доказать, что ты можешь продолжать «печь блины».

Вопрос: Вы имеете в виду, конечно, пластинки?

Джон Леннон: Да, печь их, как блины, как это делают те, кто регулярно, раз в полгода выдает альбом только потому, что это требуется по контракту.

Вопрос: Ты намекаешь на Пола Маккартни?

Джон Леннон: Не только. Я потерял самое главное для художника — свободу творчества, потому что дал закабалить себя навязанным представлениям о том, каким должен быть художник. Многие гибнут по этой причине спиваются, как Дилан Томас, сходят с ума, как Ван Гог или умирают от венерической болезни, как Гоген.

Вопрос: И все-таки большинство предпочитают продолжать «печь блины». Как тебе удалось найти выход?

Джон Леннон: Большинство не живут с Йоко Оно.

Вопрос: То есть???

Джон Леннон: У большинства людей нет верного друга, который будет говорить правду и откажется жить с человеком, который пудрит всем мозги.

Я, например, мастер на это дело. Я могу напудрить мозги себе и всем вокруг. Мой ответ: Йоко.

Вопрос: Что она сделала для тебя?

Джон Леннон: Она показала мне возможность альтернативы. «Ты не обязан это делать» «Не обязан? Правда? Но ведь... Но-но-но...» Конечно, все было не так просто и не за одну ночь дошло до сознания. Потребовалось «постоянное подкрепление» с ее стороны. Уйти со сцены гораздо труднее, чем продолжать. Я делал и то, и другое. По контракту я регулярно, точно в срок, выдавал пластинки — с 1962 по 1975. Мой уход был похож на то, что происходит с человеком: когда ему стукнет 65: он вдруг как бы уже и не существует больше, его выгоняют с работы. (Стучит по столу 3 раза): «Ваша жизнь окончена. Ступайте играть в гольф».

Вопрос: Йоко, а как ты отнеслась к тому, что Джон стал домохозяйкой?

Йоко Оно: Когда мы выходили на улицу, к нам всегда кто-нибудь подходил и спрашивал: «Джон, чем ты сейчас занимаешься?» А меня никогда не спрашивали, потому что, раз я — женщина, то, значит, ничем не занимаюсь — люди так на это смотрят.

Джон Леннон: Когда я убирал за кошкой или кормил Шона, она (Йоко) сидела в это время в прокуренных комнатах и разговаривала с жирными людьми, такими жирными, что у них даже не застегивались пиджаки.

Йоко Оно: Я занималась деловыми вопросами: старыми — «Эппл», «Маклен» и новыми.

Джон Леннон: Нам пришлось заняться бизнесом. Перед нами был выбор: снова позвать какого-нибудь дядю или самим взяться за дело. Все эти адвокаты, которые были у нас раньше, получали четверть миллиона долларов в год и только за то, что сидели в «Плаце» и трескали семгу. Мало кто из них интересовался делами. У каждого дяди есть мальчик, делающий за него всю черную работу. У каждого битла было по 4, по 5 таких работников. Поэтому, мы и решили: займемся этим сами. Сначала сделаем все дела, скинем эту обузу, а потом начнем спокойную жизнь. Это взяла на себя Йоко, потому что из нас двоих только она способна заниматься делами на таком уровне.

Вопрос: Йоко, а у тебя был опыт ведения дел такого масштаба?

Йоко Оно: Я научилась. Всякие юридические тонкости больше не являются для меня тайной. Весь этот истэблишмент больше не пугает меня. Политики тоже перестали быть для меня тайной за семью печатями. Поначалу моему бухгалтеру и моему адвокату не нравилось, что я вникаю во все и указываю им, что надо делать.

Джон Леннон: Здесь было немножко от таких рассуждений: мол, конечно, она жена Джона Леннона, но вряд ли она действительно выступает как его представитель.

Йоко Оно: Бывало, какой-нибудь адвокат присылал нам письмо, но вместо того, чтобы адресовать его мне, он адресовал его Джону или моему адвокату. Я снесла много оскорблений от них. Они говорили: «Но вы ничего не понимаете в юриспруденции, я не могу говорить с вами». Я отвечала: «Хорошо, говорите со мной так, чтобы мне было понятно. Я тоже директор».

Джон Леннон: Они этого не выносят. Но им приходится терпеть, потому что, именно она представляет нас обоих (фыркает). Знаешь, они и все мужики толстые и жирные, жрущие водку, привыкшие нападать. Недавно она провернула такую сделку — выгодную и нам, и им, а они сопротивлялись, мешали ей заключить эту сделку — на том основании, что это она придумала, а кто она такая — всего лишь, женщина, да и не профессионал, к тому же. Потом, когда вся выгода стала им ясна, один из них сказал: «Ну это опять, благодаря Леннону». А Леннон тут был ни при чем.

Вопрос: Почему вы решили вернуться к записям на студии и к общечеловеческой жизни?

Джон Леннон: Человек вдыхает и выдыхает. Нам так хочется. У нас есть, что сказать. Мы, вообще, и раньше пытались вместе делать музыку, но это было давно, когда все люди смотрели на «Битлз», как на что-то священное, как на святых, которым не положено выходить из своего круга. В те времена нам трудно было работать. А сейчас, нам кажется, люди уже все забыли, или подросли, так что, мы можем сделать вторую вылазку в ту сферу, где мы оба — она и я, — делаем музыку, вот так просто. И я совершенно не какой-то там волшебный принц-мистик из рок-н-ролльного царства, который потехи ради занимается диковинной музыкой в компании с экзотической восточной женщиной-драконом, как это изображала раньше пресса.

Вопрос: Кто-то обвиняет тебя в заигрывании с масс-медиа. Сначала ты становишься затворником, когда у тебя выходит новый альбом, ты начинаешь давать новые выборочные интервью.

Джон Леннон: Это просто абсурд. Нас всегда обвиняли в стремлении сделать себе рекламу, да пошумней. В той статье «Ньюсуика» (29 сентября 1980) говорится, будто репортер нас спросила: «Почему вы ушли в подполье?» Во-первых, она спросила по-другому, а, во-вторых, я не уходил в подполье. Я просто перестал говорить с журналистами. Это было очень забавно. В тот период я называл себя Гретой Хъюс или Говардом Гарбо. Но слухи все равно ходили. Мы никогда не исчезали из прессы, но интересное дело: когда мы не давали интервью, о нас писали больше, чем когда давали.

Вопрос: Как ты относишься к нападкам в прессе на Йоко, эту, как ты говоришь, женщину-дракона?

Джон Леннон: Мы оба очень чувствительные люди, и эти нападки нас очень задевали. Мы не могли понять, зачем это делается? Когда ты влюблен и когда кто-то спрашивает тебя: «Как ты можешь быть с этой женщиной?», ты отвечаешь: «Что вы хотите этим сказать? Почему вы хотите бросить в нее камень или наказать меня за то, что я люблю ее?». Любовь помогла нам пережить все это, но были очень тяжелые моменты, когда мы были близки к полному отчаянию. Но мы выжили, и вот, мы здесь. (Запрокидывает голову): «Спасибо, спасибо, спасибо Тебе!»

Вопрос: А как насчет того обвинения, что Йоко — колдунья и околдовала Джона, что он под ее контролем?

Джон Леннон: Ну, это чепуха. Никто меня не контролирует. Я не поддаюсь контролю. Единственный человек, который может меня контролировать — это я сам, но и это очень редко получается.

Вопрос: Тем не менее, многие верят в это.

Джон Леннон: Послушай, если кто-то производит на меня большое впечатление, будь то Махариши или Йоко Оно, всегда наступает момент, когда оказывается, что король гол. Наступает прозрение. Итак, слушайте все, кто думает, что я позволяю себя одурачить: вы меня оскорбляете. Что вы думаете о Йоко — это ваше дело. Мне важно, что я о ней думаю. Потому что — fuck you brother and sister — вы ни черта не понимаете. Я живу не для вас. Я живу для себя, для нее и для ребенка!

Йоко Оно: А для меня это вообще жуткое оскорбление.

Джон Леннон: Тебя всегда оскорбляют, моя дорогая жена. Это естественно.

Йоко Оно: Что, мне делать больше нечего, как контролировать кого-то?

Джон Леннон: Я ей не нужен.

Йоко Оно: У меня своя жизнь.

Джон Леннон: Ей не нужен битл. Кому нужен битл?

Йоко Оно: Почему меня считают какой-то злодейкой? С Махариши Джон выдержал два месяца. Я, наверное, самая злодейка из злодеек, раз он живет со мной уже 13 лет.

Джон Леннон: Но люди, действительно, так про тебя говорят.

Вопрос: Так почему же все-таки?

Джон Леннон: Во-первых, они цепляются за то, чего у них самих никогда не было. Всякий кто утверждает, что интересуется мной как индивидуальным артистом или даже частью «Битлз»: если он не понимает, почему я сейчас с Йоко, значит, он никогда не понимал того, что я говорил. А если он не понимает этого, значит, он вообще ничего не понимает. Он просто дрочит на... это может быть кто угодно — Мик Джеггер или еще кто-нибудь. Пусть они дрочат на Мика Джеггера. О’кей? Мне это не нужно.

Вопрос: Он это оценит!

Джон Леннон: Мне это совершенно не нужно. Пусть они гоняются за «Уингз». Забудьте обо мне. Если хотите, гоняйтесь за Полом или Миком. Я не для этого живу. И если, это кому-то еще не ясно из моего прошлого, я снова заявляю об этом здесь, посреди этих жоп и титек: идите играть с другими мальчиками, отстаньте от меня, играйте с «Роллинг Стоунз», «Уингз».

Вопрос: Ты хочешь...

Джон Леннон: Нет, погоди, я еще не договорил. (Вскакивает и влезает на холодильник). Никто и никогда почему-то не говорил, что Пол меня околдовал, или что я опутал его своими чарами. Тогда они не считали это ненормальным, когда два парня жили вместе. Почему они никогда не задавались вопросом: «Почему это они всегда вместе? Интересно, а чем это они занимаются за кулисами? Что это значит: Джон и Пол? Как они могут так долго быть вместе?» В ранние годы мы больше пробыли вместе, чем Джон с Йоко: вчетвером спали в одной комнате, чуть ли не в одной постели, в одном грузовике, были вместе ночью и днем, ели, писали, и какали вместе!!! Понимаете — все делали вместе!!! И никто тогда не говорил ни слова про «чары». Говорили, правда, что мы под чарами Брайана или Мартина — но по той причине, что всегда есть кто-то, кто что-то для тебя делает.

Вот сейчас «Роллинг Строунз» поздравляют с тем, что они вместе уже 112 лет. Во дают! Хорошо, что у Чарли и Билла есть еще свои семьи. В 80-е годы люди будут говорить: «Почему эти парни все еще вместе? Разве они не могут вкалывать самостоятельно? Почему вокруг них всегда должна быть кодла друзей? Неужели лидер боится, что кто-то пырнет его ножом в спину?» Вот какие вопросы им будут задавать. Вот какие, черт возьми, вопросы!!! «Битлз» и Стоунз будут уже реликтами, когда о них будут вспоминать. А те времени, когда ансамбли состояли из одних мужчин, уйдут в прошлое — про это будут показывать кинохронику. Будут показывать, как парень с накрашенными губами вертит жопой, а остальные четверо, все с черным гримом, пытаются изображать из себя похотливых мужиков. Над этим будут смеяться в будущем, а не над супружеской парой, которые поют, живут и работают вместе. Иметь друзей и кумиров — мужчин — это нормально, когда тебе 16, 17, 18 лет. Но, если тебе — 40, а ты еще живешь той жизнью, это значит, что в голове у тебя все еще 16 лет.

Вопрос: Начнем сначала. Расскажи нам историю о том, как чудесный принц мистик встретил свою экзотичную восточную даму-дракона.

Джон Леннон: Это было в 66-м году в Англии. Мне сказали, что одна японская художница-авангардистка, приехавшая из Америки, устраивает хеппиннинг. Я ходил по выставке и увидел лестницу, влез по ней к потолку, обнаружил там подвешенную трубу, посмотрел в нее — чувствуя себя идиотом — и прочитал одно слово «Да». А в те годы авангардом считалось, когда человек разбивал вдребезги пианино или скульптуру, в общем, все было анти-, анти-, анти-. Скучное отрицание. А тут я прочел это «да» и решил остаться на этой выставке среди гвоздей и яблок.

Там была одна надпись, которая возбудила мое любопытство: «Вбей гвоздь». Я спросил: «Можно я вобью гвоздь?» Йоко ответила: «Нет, потому что открытие назначено на завтра». Но тут к ней подошел владелец галереи и прошептал на ухо: «Пусть вобьет. Знаешь, он — миллионер. Может, он потом купит этот экспонат». Они начали шептаться-совещаться. Наконец, она говорит: «Ну, хорошо, можешь забить этот гвоздь, но сперва заплати за это 5 шиллингов». И вот я, хитрожопый такой, говорю: «Хорошо. Я дам тебе воображаемые 5 шиллингов и вобью воображаемый гвоздь». Вот так и произошла наша встреча, она что-то почувствовала, я что-то почувствовал, а остальное — это уже, как говорится, история.

Вопрос: Что было дальше?

Джон Леннон: Конечно, я был тогда битлом, но кое-что уже начало меняться. В 1966, как раз перед тем, как мы познакомились, я поехал в Альмерию — это в Испании — на съемки фильма «Как я выиграл войну». Мне полезно удирать на некоторое время. Я пробыл там полгода. Там, я, кстати, написал «Земляничные поля». У меня было много свободного времени, я мог поразмышлять один, без других. С тех пор я стал искать, куда мне уйти (от остальных битлов), но у меня не хватало смелости шагнуть в лодку и оттолкнуться от берега. Но, когда я влюбился в Йоко, я понял: боже мой, это не похоже на все, что было у меня до этого! Это было что-то совсем другое. Это больше, чем хитовая пластинка, чем золотой диск, больше, чем что бы то ни было. Это невозможно описать словами.

Вопрос: Было ли желание оставить «Битлз» связано с тем, что ты полюбил Йоко?

Джон Леннон: Как я уже говорил, мысль об уходе зародилась еще до встречи с Йоко, но, когда я познакомился с ней — это было так, как будто она — моя первая женщина. А, когда у тебя появляется женщина, ты оставляешь приятелей в баре, а сам уходишь. Ты уже больше не играешь с ними в футбол или, там, в бильярд. Некоторые, правда, продолжают играть — но только по пятницам, вечерами. Но когда я нашел свою единственную женщину, интерес к друзьям пропал, они стали просто школьными приятелями, не более. Как поется в песне: «эти свадебные колокола разбили нашу старую кодлу». Мы поженились спустя 3 года, в 1969. Это был конец нашей старой кодлы.

Просто так случилось, что ребята из этой старой кодлы были знаменитыми людьми, а не просто ребятами из местного бара. Все были страшно недовольны. В нас кидали кусками говна, образно говоря. Было много ненависти.

Йоко Оно: Даже вот совсем недавно я прочла, что Пол сказал: «Я могу понять, почему он хочет быть с ней, но я не могу понять, почему он хочет быть с ней все время».

Джон Леннон: Йоко, ты все еще несешь этот крест? То было много лет назад.

Йоко Оно: Нет, нет, нет. Он сказал это совсем недавно. Получилось так, что я легла с парнем, которого полюбила, а проснулась утром и увидела, что рядом с нами 3 его родственника!

Джон Леннон: Я всегда подозревал, что в Get Back есть шпилька в наш адрес. Когда мы записывали ее на студии, то всякий раз, когда Пол пел строчку «Возвращайся туда, откуда пришла!», он глядел на Йоко.

Вопрос: Ты шутишь?

Джон Леннон: Нет, я не шучу. Но он, наверно, скажет, что я параноик.

(Следующий кусок интервью я провел с Джоном наедине).

Вопрос: Джон, я знаю, тебе тысячу раз задавали этот вопрос, и все же: почему ты считаешь, что «Битлз» не могут снова собраться все вместе, чтобы заниматься музыкой?

Джон Леннон: Зачем возвращаться опять к школе? Почему я должен возвращаться на 10лет назад, чтобы поддержать иллюзию, которая, как всем известно, уже не существует? Она не может существовать.

Вопрос: Забудем про иллюзию. Но почему бы не делать иногда великую музыку вместе? Ты согласен, что «Битлз» делали великую музыку?

Джон Леннон: Почему «Битлз» должны давать еще что-то? Разве они не дали все, что могли, за 10 лет? Разве они не отдали на это самих себя? Ты рассуждаешь, как типичный фэн, который безумно любит своего кумира, но завтра может его возненавидеть. Он говорит: «Спасибо вам за все, что вы для нас сделали в 60-е, но что вам стоит сделать мне еще одну инъекцию? Сотворить еще одно чудо?»

Вопрос: Мы не про чудеса говорили, а про хорошую музыку.

Джон Леннон: Роджерс когда-то работал с Хартом, потом стал работать с Хаммерстайном. По-твоему, он был не прав? Обязан ли Дин Мартин выступать вместе с Джерри Льюисом только потому, что мне нравилось, когда они были вместе? Что это за игра такая — делать что-то только потому, что это нравится другим? Вся битловская идея была делать то, что вы хотите, правильно?

Когда я был битлом, я считал, что мы — лучшая группа в мире. Мы все так считали, и именно вера в это сделала нас теми, кем мы были, называйте это лучшей рок-н-ролльной группой, поп-группой или чем угодно. Но проиграй мне сегодня все эти записи, и я скажу: хочу переделать все до одной, черт возьми. Нет ни одной... Вот вчера я слышал по радио «Люси в бриллиантовых небесах». Это ужасно. Запись просто страшная. То есть песня-то отличная, но сделана плохо, понимаешь? Но таков художнический тип, не правда ли? Художник всегда собой недоволен, иначе он не может творить. Но, возвращаясь к тому вопросу о музыке «Битлз», отвечу так: мы делали и хорошие вещи и плохие.

Вопрос: Многие полагают, что ни одна из песен Пола после распада не может сравниться с его песнями битловского периода. Если честно, то считаешь ли ты, что какие-то из твоих песен после битловских времен будут помнить так же долго, как «Земляничные поля» или «Все, что нужно любовь»?

Джон Леннон: «Представьте», «Любовь» и песни, сделанные с Пластик Оно Бэнд, можно поставить в один ряд с любой песней, которая сделана когда был битлом. Они ничуть не хуже.

Вопрос: Кажется, ты пытаешься сказать: «Мы были просто хорошей группой, которая делала хорошую музыку, тогда, как весь мир говорит: «Это была не просто хорошая музыка, это была самая лучшая музыка».

Джон Леннон: Ну, а если самая лучшая, то что из этого?

Вопрос: Ну...

Джон Леннон: Она не может повториться! Когда что-то хорошее кончается, об этом почему-то все так говорят, будто вся жизнь кончилась. Но, когда выйдет интервью, мне будет 40, Полу 38. Элтон Джон, Боб Дилан — все мы еще сравнительно молоды. Игра еще не окончена. Все говорят про последнюю пластинку или последний концерт «Битлз», но даст бог, впереди еще 40 лет продуктивной жизни. Я не берусь судить, что лучше «Я — морж» или «Представьте». Пусть судят другие. А я их делаю. Я не сужу, а делаю.

Вопрос: Ты говоришь, что не хочешь возвращаться на 10 лет назад, что слишком многое изменилось. Но, разве тебе не кажется, что было бы интересно снова собраться вместе, с вашим новым опытом и, так сказать, скрестить ваши таланты?

Джон Леннон: Если Элвиса возвратить к периоду Sun Record, то будет ли это интересно? Не знаю. Лично я довольствуюсь тем, что слушаю его пластинки тех лет. Я не хочу выкапывать его из могилы. «Битлз» больше не существуют и никогда не будут вместе. Джон Леннон, Пол Маккартни, Джордж Харрисон и Ринго Старр могут, конечно, дать один концерт, но они не могут снова быть битлами, которые поют «Земляничные поля» или «Я — морж», потому что нам не 20 лет. И нам уже никогда не будет 20 лет, как и тем, кто нас слушает.

Вопрос: По-моему, ты слишком серьезно к этому подходишь. А если это просто ностальгическая забава? Встреча одноклассников?

Джон Леннон: Я никогда не ходил на встречи одноклассников. Мой девиз: с глаз долой — из сердца вон. Вот моя жизненная позиция. Поэтому, я без всякой романтики смотрю на свое прошлое. Прошлое я оцениваю только с двух точек зрения: что там было приятного и что помогло психическому росту. Это единственное, что меня интересует из прошлого. Я не верю во вчера (I don’t believe in yestuday). Меня интересует только то, что я делаю сейчас.

Вопрос: Но многие люди твоего поколения считают, что когда «Битлз» распались, умер определенный вид музыки... и духа.

Джон Леннон: Если они тогда не понимали «Битлз» и 60-е, то чем, черт возьми, мы можем помочь им сейчас? Должны ли мы снова делить рыбу и хлеба для толпы? Чтобы нас снова распяли? Должны ли мы снова ходить по воде, потому что куча болванов не видела этого чуда тогда, в первый раз, а если и видела, то не уверовала? Знаешь, вот этого они и требуют: «Слезайте с кресла. Я не понял первого акта. Можете еще раз повторить?» Не можем. Нельзя вернуться домой — его больше нет.

Вопрос: Не кажется ли тебе, что шумные требования воссоединения «Битлз» простыли несколько?

Джон Леннон: На днях я слышал по радио кое-какие песни «Битлз». Например, Gren Onion, нет, Glass Onion- я не знаю своих песен, даже их!!! Я стал слушать ее, потому что это редкая запись...

Вопрос: Именно она подкрепила слухи о смерти Маккартни: там есть такая строчка: «Морж — это Пол».

Джон Леннон: Да. Но эта строчка была шуткой. Я ее вставил частью от того, что знал, что скоро покину ребят. Я как-бы цинично говорил Полу: «На, возьми эту корку, эту иллюзию, эту финальную ласку, потому что я покидаю тебя». Во всяком случае, эту песню обычно не передают. Если радиостанция устраивает битловский уикенд, она играет одну и ту же подборку из 10 песен: A Hard Days Night, Help, Yestuday). При этом обилии материала (таком огромном количестве) мы слышим всего десяток песен. И вот я слышу, как диск-жокей говорит: «Я хочу сказать спасибо Джону, Полу, Джорджу и Ринго за то, что они не собрались снова и не испортили хорошую вещь». Я подумал, что это добрый знак, кажется люди начинают кое-что понимать.

Вопрос: Не будем говорить о тех миллионах, которые вам предложили за «воссоединительный концерт». Но вот несколько лет назад продюсер Лорн Майклз сделал вам щедрое предложение: 3200 долларов за совместное выступление на шоу «В субботу вечером». Как вы к этому отнеслись?

Джон Леннон: Да, помню, было, такое. Мы с Полом смотрели это шоу по ТВ. Он гостил у нас тогда в «Дакоте». И мы, действительно, чуть не поехали туда ради хохмы. Чуть не сели в такси даже. Но, в конце концов мы не поехали — устали чертовски.

Вопрос: Как случилось, что вы вместе с Полом смотрели телевизор?

Джон Леннон: Было такое время, когда Пол заладил приходить к нам с гитарой. Сначала я его впускал, а потом не выдержал и сказал: «В следующий раз звони по телефону перед тем, как прийти. Сейчас не 1955 год и не стоит приходить вот так, внезапно. Он, конечно, обиделся, хотя я очень вежливо это сказал. Я просто имел в виду, что, когда ты весь день возишься с ребенком, а тут кто-то падает, как снег на голову... В общем, возвращаясь к тому вечеру, он пришел с Линдой и мы стали смотреть шоу. Глядели, глядели, а потом у нас возникла мысль: «А что, если взять и нагрянуть туда, а? То-то будет смеху!» Но мы не поехали.

Вопрос: И вы больше не виделись с Полом?

Джон Леннон: Нет. И мне жаль, что так получилось: я не хотел его обидеть.

Вопрос: Я спрашиваю потому, что всегда много разговоров: нынешние битлы — страшные враги или лучшие друзья?

Джон Леннон: Ни то и ни другое. Я давно уже не видел никого из битлов. Кто-то спросил меня, что я думаю о последнем альбоме Пола, и я ответил, что, по-моему, Пол там грустный, в депрессии. Но потом я понял, что не слышал всего альбома, а только один трэк-хит Coming Up. Он мне показался добротной работой. Потом я слушал еще что-то и мне показалось, что Пол чем-то угнетен. Но я не слежу за работой «Уингз». Мне наплевать, что они там делают, или что Джордж делает на своем новом альбоме, или Ринго. Мне это неинтересно, также как меня не интересует то, что делают Элтон Джон или Боб Дилан. И не потому, что я такой черствый. Нет, просто я слишком занят своей собственной жизнью, и я не могу следить за тем, что делают другие, будь то «Битлз» или мои товарищи по колледжу, или те, с кем я был тесно связан до «Битлз».

Вопрос: Оставляя Сoming Up в стороне, как ты оцениваешь роль Пола после того, как он ушел из «Битлз»?

Джон Леннон: Я восхищаюсь тем, как Пол начал все с нуля, сколотил новую группу и стал играть в маленьких танцзалах. Именно это он хотел проделать с «Битлз»: он хотел, чтобы мы вернулись в танцзалы и опять делали то, что и раньше. А я не... В этом была одна из серьезных проблем, наверное, в этом все и дело, не знаю... Но, в общем, я восхищаюсь тем, как Пол сошел со своего пьедестала и сейчас он опять на нем. Он сделал то, что хотел сделать. Это хорошо, но это не то, что я хотел сделать.

Вопрос: А что ты думаешь о его музыке?

Джон Леннон: The Long and Winding Road была его любимой песней. Хотя должен сознаться, что я мало следил за тем, что он делает.

Вопрос: Ты говоришь, что не слушал работ Пола и толком не говорил с ним с того вечера в вашей квартире...

Джон Леннон: Да, толком не говорил — это подходящее слово. Я толком не говорил с ним целых 10 лет. Потому что мы не были вместе: он делал свое, а я свое. Да и некогда ему было разговоры разговаривать — ведь у него 25 детей и около 20 миллионов дисков. Он всегда в работе.

Вопрос: Тогда поговорим о вашей совместной работе. Какой вклад вносил каждый в сочинительную команду Леннон-Маккартни?

Джон Леннон: Можно ответить так: он обеспечивал легкость, оптимизм, а я вносил грусть, диссонанс, блюзовые интонации. Было время, когда я думал, что не умею сочинять приятные мелодии, что это дело Пола, а я вхожу в прямой рок-н-ролл. Но, когда я думаю о некоторых своих песнях, например, In my life или из более ранних, This Boy, то прихожу к выводу, что они также мелодичные, как и лучшие песни Пола. Пол много учился, играл на многих инструментах. Он, бывало, говорил: «Почему бы тебе не изменить это место? Эту ноту ты уже 50 раз использовал». Потому что я хватал ноту, совал ее в песню и был доволен. И потом моя роль часто заключалась в том, что именно я решал, куда пойдет дальше моя песня, для которой у Пола было только начало. Во многих песнях средний квадрат, то есть мост, принадлежит мне.

Вопрос: Например?

Джон Леннон: Возьмем Michelle. Мы с ним жили в какой-то гостинице, и вот однажды входит он, что-то напевая. Это были первые аккорды «Мишелл» (поет первый куплет). Он говорит: «Ну, а что дальше?» В то время я увлекался певицей блюзов Ниной Симонэ, много слушал ее, и вот вспомнил, как в одной песне она тянет: Это навело меня на мысль придумать что-нибудь в этом роде для среднего квадрата Мишелл (поет).

Вопрос: А какие различия были в смысле текстов?

Джон Леннон: Мне всегда было легче писать тексты, хотя Пол тоже способный текстовик, только он не считает себя таковым. И поэтому не старается. Вместо того, чтобы принять на себя всю ответственность он старается уклониться от нее. Hey Jude — вот отличный текст. Здесь нет моего вклада. И в других его песнях есть отличные строчки, которые показывают его потенциальные возможности как текстовика. Только он редко доводит это до конца. Но в ранние годы мы не обращали внимания на текст, достаточно было, чтобы песня имела хоть какое-то подобие темы: она любит тебя, она любит его, они все любят друг друга. Нам было важно общее звучание и изюминка в песне. Да и сейчас я считаю это самым главным, хотя стараюсь, чтобы текст был осмысленным сам по себе, без мелодии, взятой вне песни.

Вопрос: Какой текст, например, вы с Полом написали вместе?

Джон Леннон: Например, We Can Work It Out. Пол сделал первую часть, я средний квадрат. Если Пол пишет: «Мы можем все уладить» — очень оптимистично, то я нетерпеливо перебиваю его: «Жизнь слишком коротка, мой друг, чтобы тратить ее на ссоры по пустякам»...

Вопрос: Пол рассказывает, а Джон философствует.

Джон Леннон: Именно. Но я всегда был таким до Битлов и после «Битлз». Я всегда спрашивал, почему люди совершают те или иные поступки и почему общество такое, какое оно есть. Я не довольствуюсь тем, что лежит на поверхности, мне нужно копнуть глубоко.

Вопрос: Когда ты рассказываешь о том, как вы вместе работали над текстом одной песни, например, We Can Work It Out, то возникает мысль, что ты сотрудничал с Полом теснее, чем это раньше признавал. Разве ты не говорил, что большинство своих песен вы написали порознь, хотя и ставили на них ваши имена вместе?

Джон Леннон: Да, но я говорил неправду (Смеется). Я это говорил, когда был зол и мне казалось, что мы все делали порознь. На самом деле многие песни мы сочиняли вместе.

Вопрос: Но многие все-таки написаны отдельно?

Джон Леннон: Много и таких. Например, «Сержант Пеппер» — это идея Пола. Я вспоминаю, что он долго с ней носился, а потом вдруг позвал меня на студию и сказал, что пора написать несколько песен. Он дал срок всего 10 дней и за это время я написал «Lucy in the Sky with Diamond» и «Day in the life». Мы мало общались тогда, а потом стали еще меньше общаться. Вот почему меня все это раздражало. Но теперь я понимаю, что это было просто продолжение старой игры в соперничество.

Вопрос: Но эта игра была вам полезна, ведь так?

Джон Леннон: Да, в ранние времена. Мы делали пластинку за 12 часов. Каждые 3 месяца от нас требовали сингл, и нам приходилось сочинять песни для него или в автобусе или в номере отеля. Поэтому, сотрудничество было не только музыкальное, но и вообще деловое.

Вопрос: Не кажется ли тебе, что именно этого делового сотрудничества, этой магии вам впоследствии так не хватало?

Джон Леннон: Я никогда этого не ощущал. Не хочу, чтобы это было понято так, будто Пол был мне не нужен. Когда он был рядом, то все получалось. Но мне легче говорить о том, что я дал ему, чем о том, что он дал мне. И он бы сказал то же самое.

Вопрос: Позволь тебя перебить. Раз мы говорим о текстах и о твоем недовольстве Полом, то скажи, что побудило тебя написать «How do you Sleep», где есть такие слова: «Те чудики были правы, когда говорили, что ты умер» или «Единственное, что ты сделал, это вчера (Yesterday), а с тех пор, как ты ушел, ты всего лишь обычный денек (Anather Day).

Джон Леннон: (Улыбается). Знаешь, на самом деле я не так уж и злился тогда. Но я использовал свое недовольство Полом, чтобы создать песню. Он понял, что она направлена прямо против него, да все вокруг жужжали ему при это. Но, знаешь, на его альбоме, еще до моего, были шпильки в мой адрес. Он так туманно выражается, а я всегда говорю прямо, режу правду-матку. Итак, он сделал по-своему, а я по-своему. А что касается моего высказывания, которое ты процитировал, то, действительно, я думал, что Пол умер в творческом отношении, в каком-то смысле.

Вопрос: Вот к этому мы и подходим: ты говоришь, что твои после битловские работы не хуже старых, но если говорить об всех вас, то не имеем ли мы здесь случай, когда творческое целое превосходит отдельные свои компоненты?

Джон Леннон: Не знаю, устроит ли тебя такой ответ: когда «Битлз» играли в Америке первый раз, они играли как чистые ремесленники, то есть все это исчезло уже давно. В этом же смысле творческие силы покинули нас еще в середине 60-х. Когда мы с Полом начали работать вместе, это было как начало тесных взаимоотношений между двумя людьми. Энергия переливала через край. В период «Сержанта» наши отношения вызрели окончательно. Продолжай мы работать дальше вместе, появилось бы, наверно, много интересных вещей, но они не были такими же.

Вопрос: Перейдем к Ринго. Как ты оцениваешь его как музыканта?

Джон Леннон: Он сам по себе уже был звездой уже в Ливерпуле еще до встречи с нами. Он был профессиональным ударником, пел, выступал, имел большой успех. Он играл в одной из знаменитых групп в Англии, особенно в Ливерпуле. Так что, талант Ринго так или иначе, проявился бы в той или иной сфере. Не знаю в какой — в актерской ли игре, в пении или в игре на ударных, не знаю , но в нем всегда была какая-то творческая искра сразу и не определишь какая, — которая вселяла уверенность: да, этот не пропадет, с «Битлз» или без них, но не пропадет. Ринго чертовски отличный ударник. Технически он не очень силен, но я думаю, что его недооценивают как ударника, точно так же, как Пола недооценивают как басиста. Пол был одним из самых изобретательских басистов-новаторов, и половина того, что сейчас делается, создано с его битловских работ. Во всем, что касается его самого, он — эгоманьяк, но вот по отношению к своим талантам бас-гитариста он был всегда как-то очень робок. Я думаю, что Пол и Ринго лучше любого другого из рок-музыкантов. Технически они не лучше, как и все мы... Никто из нас не знает нот. Но как чистые музыканты, как люди вдохновения, они не хуже других.

Вопрос: Что ты думаешь о музыке Джорджа?

Джон Леннон: Альбом All Things Must Pass, по-моему, был отличным. Просто он слишком длинный.

Вопрос: Как ты относишься к тому процессу, который Джордж проиграл, когда его обвинили, что от содрал My Sweet Lord с песни Ширлез?

Джон Леннон: Он смело пошел на это. Он знал, что делал.

Вопрос: Ты хочешь сказать, что это был сознательный плагиат?

Джон Леннон: Наверно. Он не такой дурак. А вообще это не имеет никакого значения, если только не брать денежный аспект. Он мог бы изменить пару аккордов, и никто его бы не тронул, но он этого не сделал и поплатился. Наверно, он думал, что бог простит ему этот грех. (Ко времени выхода в свет этого номера суд признал Харрисона виновным в «подсознательном плагиате», но еще не определил размер штрафа).

Вопрос: Вообще ты почти не упоминаешь Джорджа в этом интервью.

Джон Леннон: Дело в том, что меня обидела его книга I Me Mine. Так что, и пусть послушает мою отповедь. Он издал частным образом книгу о своей жизни, и там есть вопиющий факт: он утверждает, что я не оказал ни малейшего влияния на его жизнь. В этой книге, где он описывает, какое видение посетило его и вызвало к жизни каждую новую песню, он вспоминает всех, даже вшивеньких гитаристов и саксофонистов, с которыми встречался в последующие года, а меня в книге почему-то нет.

Вопрос: Почему?

Джон Леннон: Потому что мои отношения с ним были отношениями старшего товарища и юного последователя. Он моложе меня на 3 или на 4 года. Это были отношения любви и ненависти, и я думаю, Джордж до сих пор смотрит на меня осуждающе, как на папу, который ушел из дома, бросив семью. Вряд ли он согласится с этим, но так чувствую я. Я обиделся. Не хочу показаться эгоманьяком, но, когда мы начинали, он был моим учеником, последователем. Когда Пол и Джордж еще ходили в школу, я уже был студентом художественного колледжа. Между школьником и студентом огромная пропасть, а я уже был студентом, имел половые связи, уже пил и делал прочие нехорошие вещи. Когда Джордж был маленьким, он ходил за нами по пятам — за мной с Синтией, она потом стала моей женой. Мы выходили из колледжа — и он тут, как тут, вертится у входа, как сейчас эти ребята из «Дакоты». Я помню тот день, когда он зашел и попросил помочь ему с Taxman. Это одна из его лучших песен. Я подкинул ему несколько строчек — этого он и просил. Он пришел ко мне, а ни к Полу, потому что Пол не стал бы помогать. Мне не хотелось делать этого. Мало, что ли, у меня своих забот — с моими песнями и с Половскими? Но я любил Джорджа и не хотел его обижать, и поэтому, когда он пришел ко мне в тот день и сказал: «Поможешь мне с этой песней?», я прикусил язык и сказал: «Ладно». Я пожалел его, до этого все время были Джон и Пол, а ему не было места, потому что раньше он мало писал сам. Как певцу, мы давали ему один трек на каждом альбоме. Вы в этом легко убедитесь, прослушав первые альбомы «Битлз» в английских вариантах. Песни, которые принадлежали ему и Ринго, я отбирал из моего танцзального репертуара. Оттуда я их сам выбирал — те, что легче петь. В общем, я недоволен книгой Джорджа. Но не пойми меня неправильно. Я все еще люблю этих ребят. Битлов нет, но Джон, Пол, Джордж и Ринго продолжают делать свое дело.

Вопрос: Все четверо битлов участвовали в записи песни, которую ты написал для Ринго в 1973 году. Так?

Джон Леннон: Да, это была моя I’m the Greatest. Разумеется, это знаменитая фраза Мухамеда Али. Она была идеальной для Ринго. Если бы ее произнес я («я самый великий»), к этому бы отнеслись бы очень серьезно. А Ринго пусть поет — это только всех позабавит.

Вопрос: Тебе понравилось снова играть с Джорджем и Ринго?

Джон Леннон: Да. Не понравилось только то, что Джордж и Били Престон стали все время приставать: «Давай создадим группу». Я чувствовал себя неловко. Джордж радовался, атмосфера в студии была очень хорошей, но ведь я был с Йоко, ты знаешь. Просто мы сделали перерыв в своей работе. И они полагали, что я могу быть в мужской группе без Йоко! Они все еще так думали...

Вопрос: Чтобы покончить с твоей любимой темой — как насчет того предложения, чтобы все четверо отложили в сторону личные чувства, собрались вместе и дали грандиозный благотворительный концерт?

Джон Леннон: Я не хочу связываться ни с какой благотворительностью. Я уже и так наделал много благ.

Вопрос: Почему не хочешь связываться?

Джон Леннон: Потому что это всегда обдираловка. В последний раз ради денег я играл в 66-м, на последнем концерте «Битлз». Все остальные концерты, которые мы давали с Йоко, были благотворительные, кроме Торонто, где был фестиваль возрождения рок-н-ролла. Так вот, все эти концерты были либо фиаско, либо обдираловкой. Поэтому мы сейчас сами даем деньги тому, кому считаем нужным. Ты знаешь, что такое «десятина»?

Вопрос: Это, когда определенный процент дохода отчисляется на благотворительные цели.

Джон Леннон: Правильно. Я делаю это честным образом. Я не хочу попасть в сети этого бизнеса и спасать мир со сцены. Такие шоу всегда оказываются неудачными и артист не может там блеснуть.

Вопрос: А как насчет того Бангладешского концерта, который давал Джордж и другие люди, такие как Дилан?

Джон Леннон: Бангладеш — это кака.

Вопрос: Ты имеешь ввиду — из-за вопросов, которые он вызвал: куда ушли деньги?

Джон Леннон: Да, из-за этого? Даже сейчас это еще не до конца ясно. Спросите у матери (Йоко), она знает всю подноготную этого дела, а все вы, кто читает это интервью, прошу вас не присылайте нам писем с просьбами вроде таких: «Приходите и спасите индейцев, спасите черных ветеранов войны». Если я хочу кого-то спасти, я помогу ему посредством 10% отчисленных от наших доходов.

Вопрос: Но все равно это не может сравниться с тем, что предложил один антепренер, Сид Бернстайн. Он сказал, что если вы дадите хотя бы один концерт, который будет транслироваться по ТВ на весь мир — то за один только вечер можно было бы выручить 200 млн. долларов.

Джон Леннон: Ну, это рекламный трюк Сида Бернстайна с шоубизнесевским размахом, еврейской слащавой сентиментальностью, со слезами и припаданием на одно колено. Это в духе Эла Джольсона. Я это не принимаю.

Вопрос: Однако, это факт: 200 миллионов для какой-то бедной южно-американской страны...

Джон Леннон: Почему люди хотят, чтобы «Битлз» дали Южной Америке 200 млн? Знаешь, Америка отдала уже миллиарды в такие места. Но толку никакого. Ну, съедят они это блюдо, а что дальше? Все это ходит по замкнутому кругу. 200 миллионов съедены — что дальше? Их хватит всего на один день. Деньги можно давать до бесконечности, но это значит сыпать их в бездонную бочку. Сначала Перу, затем Гарлем, потом Англия и т.д. В таком случае нам придется посвятить остаток своей жизни одному концертному турне по всему миру, а я к этому не готов. Во всяком случае, в этой жизни.

(Йоко Оно присоединяется к разговору)

Вопрос: О вашем состоянии. «Нью-Йорк Пост» недавно писала, что ваше состояние свыше 150 млн. долларов, и что вы признаете эту цифру верной.

Джон Леннон: Мы никогда ничего не признавали.

Вопрос: Но «Пост» утверждает, что вы признавали.

Джон Леннон: Что там она утверждает? Да, ладно, мы богаты, ну и что?

Вопрос: Вопрос такой: как это согласуется с вашими политическими взглядами? Ведь вы считаетесь социалистами?

Джон Леннон: В Англии у вас есть только два выбора: или вы за рабочее движение, или вы за капитализм. Либо вы примкнете к правому крылу- если принадлежите к тому классу, к которому я сейчас принадлежу, — либо вы становитесь «инстинктивным» социалистом, которым я в свое время был. Это значит, что все, что вы за то, чтобы государство охраняло ваше здоровье, заботилось о ваших вставных зубах и все такое прочее. Но помимо этого, я еще работал за деньги и хотел быть богатым. Ну так что же? Если это парадокс тогда я — социалист. Но я — ни то, ни другое. Я всегда чувствовал свою вину за то, что я богат. Вот почему я терял деньги, раздавая их направо и налево или позволяя так называемым менеджерам одурачивать меня.

Вопрос: Каковы бы ни были твои политические взгляды, ты хорошо играешь роль капиталиста, вкладывая свои битловские гонорары в недвижимую собственность, в домашний скот...

Йоко Оно: Да, мы еще живем в капиталистическом мире, этого нельзя отрицать. Я считаю так: чтобы выжить в этом мире и переделать его, надо сначала о себе позаботиться. Надо самом выжить. Я, бывало, говорила себе: ты — единственная социалистка из всех жителей этого дома (Смеется). У меня нет ни гроша. Все это принадлежит Джону, так что, я, что называется, чиста. Но я пользовалась его деньгами, поэтому лицемерие тут было, конечно. Раньше я думала, что деньги — это нечто неприличное, что власть денег внутри системы. В 60-е многие ушли в подполье, кидали бомбы и занимались другими актами насилия. Но это не верный путь. Чтобы изменить систему, нужны деньги. Даже, чтобы стать мэром города, и то нужны деньги.

Вопрос: В какой степени вы позволяете себе быть втянутыми в эту игру?

Йоко Оно: Есть предел. Он, вероятно, параллелен уровню нашей безопасности, Вы понимаете, о чем я говорю? Я имею в виду уверенность в будущем, которая включает в себя также эмоциональный уровень.

Вопрос: Этот уровень уже достигнут?

Йоко Оно: Еще нет. Я не знаю. Может быть.

Вопрос: Даже со 150 миллионами? Это точная цифра?

Йоко Оно: Я не знаю, сколько у нас денег. Все это настолько сложно, что требуется 10 бухгалтеров, они будут работать 2 года и, может быть, подсчитают, сколько у нас всего. Скажу так: сейчас мы чувствуем себя увереннее.

Вопрос: Каким образом вы выбирали, куда вкладывать деньги?

Йоко Оно: Чтобы делать деньги, нужно их тратить. Но, если вы собираетесь делать деньги, надо делать это с любовью. Я люблю древнеегипетское искусство, и стараюсь приобретать эти предметы не ради их стоимости, а ради их магической силы. Каждый такой предмет обладает определенной магической силой. Так и с домами. Я покупаю дома, которые любим, а не дома, про которые все говорят, что в них надо вкладывать капиталы.

Вопрос: Судя по газетам, вы скупаете все атлантические побережья.

Йоко Оно: Если бы вы увидели эти дома, вы бы все поняли. Да, это — объекты капиталовложений, но они становятся таковыми лишь когда вы их продаете. А мы не собираемся их продавать. Каждый такой дом исторический памятник. Они все великолепны.

Вопрос: Вы пользуетесь всей этой собственностью?

Йоко Оно: У людей есть возможность пойти в парк и бегать там. У нас с Джоном не было такой возможности. Поэтому, нам приходится создавать свои собственные парки.

Вопрос: Говорят у вас есть стадо молочных коров, которое оценивается в 60 млн. долларов. Может ли быть такое?

Йоко Оно: Не знаю. Я не счетовод. Для меня главное — это красота вещей, а не их стоимость.

Джон Леннон: Я уехал с Шоном на уик-энд, а Йоко занялась делом: решила да продать одну корову. Мы не видели мать несколько дней. Вдруг я раскрываю газету и читаю, что она продала одну корову за четверть миллиона. Только Йоко могла продать корову так дорого. (Смех).

Вопрос: Для человека искусства ваша деловая хватка просто поразительна.

Йоко Оно: Я подхожу к таким вещам, как к шахматам. Обожаю шахматы. Я все стараюсь делать так, как будто я играю в шахматы. Не в «Монополию», а именно в шахматы. «Монополия» — игра более жизненная, шахматы — более концептуальная.

Вопрос: Джон, неужели тебе в самом деле нужны все эти дома по всей стране?

Джон Леннон: Это хороший бизнес.

Вопрос: Объясни мне, зачем человеку 150 миллионов? Разве не хватило бы, скажем, 100 миллионов или даже одного?

Джон Леннон: А что ты предлагаешь? Раздать все и ходить по улицам? Буддист говорит: «Избавьтесь от умственных владений». Уйдя от денег, от умственных владений не избавишься. Это как с «Битлз»: я не мог уйти от «Битлз». Это владение все еще тащится следом за мной, правильно? Если я уйду от одного дома или от четырехсот домов, я все равно от этого не избавлюсь.

Вопрос: А каким же образом можно избавиться от этого?

Джон Леннон: Чтобы избавиться от всего мусора, который был у меня в голове и влиял на образ моих мыслей и моей жизни, требуется время. Йоко много сделала в этом плане. Она показала мне, что я еще во власти этих «умственных владений». Я ушел физически, когда полюбил Йоко, а чтобы уйти также и умственно, понадобились последние 10 лет борьбы. Я всему научился у нее.

Вопрос: Ты говоришь, так, что можно подумать, будто ваши отношения — это отношения учителя и ученика.

Джон Леннон: Так оно и есть. Это как раз то, чего люди не понимают. Она учитель, а я — ученик. Я знаменитый человек, про которого думают, что он все знает, но она — мой учитель, она научила меня всему, что я знаю. Она уже все знала, когда я ни черта не знал, когда я был человеком ниоткуда. Она мой Дон Хуан (ссылка на индейца, учителя Карлоса Кастанжды). А люди не понимают. Я женат на Доне Хуане, вот в чем беда. Дону Хуану не надо смеяться, не надо быть обворожительным. Дон Хуан просто есть. И ему безразлично, что вокруг него происходит.

Вопрос: Йоко, как тебе нравится роль учителя Джона?

Йоко Оно: До встречи со мной у него был свой жизненный опыт, которого у меня не было, так что, я тоже у него многому научилась. Это взаимный процесс: может быть все дело в том, что я сильный человек , во мне много женской силы. Женщины развивают в себе эту силу — в своих отношениях с мужчинами. В женщинах есть внутренняя мудрость, тогда как мужчины обладают мудростью другого рода: иметь дело с обществом — потому, что именно они его создали. Мужчины никогда не развивали в себе внутреннюю мудрость: у них просто не было времени. Поэтому, большинство мужчин опираются на женскую внутреннюю мудрость, хотят они в этом признаваться или нет.

Вопрос: Йоко — гуру Джона?

Джон Леннон: Нет. У Дона Хуана нет последователей. Про него пишут в газетах, у него нет учеников-апостолов. Он никого не пытается обратить в свою верю.

Вопрос: Как она обучала тебя?

Джон Леннон: Когда Дон Хуан говорил... когда Дон Оно говорил: «Убирайся прочь! Ты ничего не понимаешь!» — это было вроде ссылки в пустыню. А назад она меня не пускала, потому что я еще не был готов к этому. Я должен был сам с собой разобраться. А когда я был готов, она позволяла мне вернуться. Вот так я и живу.

Вопрос: Ты намекаешь на вашу размолвку?

Джон Леннон: Да, в начале 70-х мы расстались. Она выгнала меня. Я вдруг оказался один на плоту посреди океана.

Вопрос: А что было дальше?

Джон Леннон: Сначала я подумал: «Ура! Как это здорово!!! Опять заживу холостяцкой жизнью. Гип-гип ура!» Но однажды я проснулся и меня пронзила мысль: «Что такое со мной? Я хочу домой!» Но она не захотела принять меня обратно. Вот почему мы жили врозь полтора года, а не полгода. Мы часто разговаривали по телефону, и я, бывало, говорил: «Мне такая жизнь не нравится. Я все время нарываюсь на неприятности. Я хочу домой. Пожалуйста, прими меня обратно!» Но она отвечала: «Ты еще не готов к возвращению». Что мне оставалось делать? Возвращаться «назад к бутылке»?

Вопрос: Что она имела в виду, говоря, что ты еще не готов?

Джон Леннон: У нее свои соображения — мистические ли, практические ли. Если она говорит, что еще не время — значит, еще не время.

Вопрос: А что значит «назад к бутылке»?

Джон Леннон: Я пытался упрятать в бутылку то, что я чувствовал. Я был сам не свой. Это был потерянный уик-энд, длившийся полтора года. Никогда в жизни я столько не пил. Я хотел утопить себя в бутылке и проводил время со старшими пьяницами из нашего круга.

Вопрос: Такими как...?

Джон Леннон: Такими как Гарри Нильсон, Бобби Кейс, Киф Мун. Нам было трудно остановиться. Мы губили себя. Наверно, Гарри все еще занимается тем же самым, бедняга — благослови тебя Господь, Гарри, где бы ты ни был — но я, клянусь Богом, я не мог жить так дальше, я должен был выбраться, потому что рано или поздно кто-то из нас умрет, только не знали, кто умрет первым. Бедняга Киф умер первым.

Вопрос: Зачем же вы вредили себе?

Джон Леннон: Я был в разлуке с Йоко, поэтому. Я не мог этого вынести. У других были другие причины, но всех нас объединяла одна мысль: давайте утопимся вместе, покончим с собой, но сделаем это так Эрол Флинн по-мужски. Сейчас мне неловко вспоминать об этом периоде, потому что я делал много глупостей, но, наверно, это было хорошим уроком.

В тот период я написал Nobody Loves You When You’re Down(Никто тебя не любит, когда ты совсем опустился) — именно так я себя чувствовал тогда. Эта фраза отражает целый период моей жизни. Не знаю почему, но я всегда представляю себе, как эту вещь поет Фрэнк Синатра. Не знаю почему. Но в ней есть что-то синатровское. Фрэнк, ты слышишь меня? Хочешь хорошую песню? Вот она — бери! Там есть духовые и все остальное это как раз для тебя. Только не проси меня быть ее продюсером.

Вопрос: Должно быть, к тому же периоду относятся и газетные сообщения, что Леннон бегает по городу с «тампаксом» на голове? («Тампакс» женский гигиенический тампон по названию фирмы).

Джон Леннон: Все эти сообщения были невероятно преувеличены. А дело было так. Мы сидели в ресторане и, как обычно, ничего не ели, а только пили. Когда я пошел в туалет пописать, я увидел там кипы «котексов», а не «тампаксов» («котекс» — гигиеническая салфетка). Знаешь, старый трюк, когда прикладываешь монету ко лбу и она приклеивается? Я был малость под кайфом, я просто взял «котекс» и налепил его на голову. Я вышел из туалета — все заржали, салфетка слетела, а пресса все это раздула.

Вопрос: Йоко, почему ты выгнала тогда Джона?

Йоко Оно: Было много всяких причин. Я из тех женщин, которых называют Morning of Kind («Женщины, которые уходят»). На нашем новом альбоме есть песня про это I’m Moving On. Я предпочитаю идти на какой-нибудь крутой шаг, чем оставлять все так, как есть в моих взаимоотношениях с мужчиной, надеясь, что все само собой образуется. Вот почему я еще жива как женщина. Обычно женщины глубоко привязываются к своим мужчинам, а я ...

Джон Леннон: Йоко рассматривает мужчин как помощников... разной степени интимности, но преимущественно как помощников. А сейчас один из ее помощников удаляется, чтобы пописать (уходит).

Йоко Оно: Не знаю, что сказать по поводу. Но я знаю, что когда я встретила Джона, женщины для него были просто служанками. Ему пришлось раскрыться и иметь дело с такой женщиной как я, а мне надо было разобраться, что у него в душе, что его мучит. Но... я решила опять пойти на крутой шаг, потому что я страдала, живя с Джоном.

Вопрос: Почему?

Йоко Оно: Из-за давления со стороны публики: ведь для нее я была виновницей распада «Битлз» и не давала им снова собраться вместе. Мое творчество тоже страдало. Мне захотелось освободиться от необходимости быть миссис Леннон и я решила: пусть он уедет в Эл-Эй и оставит меня одну на некоторое время. Я много лет терпела. Даже в ранние годы, когда Джон был еще битлом, случались такие вещи: мы снимали номер в гостинице, дверь была закрыта, но не на замок, и вот один из помощников «Битлз» вдруг входит без всякого стука и начинает говорить с Джоном, как будто меня там вообще нет. Я обалдела от неожиданности. Для них я не существовала. Люди, окружавшие Джона, видели во мне страшную угрозу. Я слышала даже, что меня собирались убить. Не «Битлз», а люди из окружения.

Вопрос: И вы реагировали на это?

Йоко Оно: Общество не понимает, что женщину тоже можно кастрировать. Я почувствовала себя кастрированной. Раньше я жила не так уж плохо. Мои работы, правда, не очень хорошо продавались, я была беднее, но зато у меня была гордость. Самое унизительное — когда на тебя смотрят как на паразита. (Леннон возвращается и снова подключается к разговору).

Джон Леннон: Когда мы с Йоко начали работать вместе, мы устроили пресс-конференцию и объявили все, что надо было о том, что будем выступать вместе в мешках и т.п. И вот перед одной из такой пресс-конференций один из помощников «Битлз», точнее один из самых близких помощников, сказал ей: «Теперь тебе не нужно работать. У тебя теперь достаточно денег — ведь ты теперь миссис Леннон». Она пожаловалась мне, а я никак не мог понять на что она жалуется. «Но это — свой парень, говорю я, — старый друг». То же самое происходило в студии. Если она говорила операторам: «Я хочу немного больше дисканта, побольше басов» или «надо убавить то-то и то-то», они поворачивались в мою сторону и говорили: «Что ты сказал, Джон?» В те времена я сам этого не замечал. Теперь я знаю, что она имеет в виду. В Японии, когда я по-японски прошу официанта принести мне чашку чая, он смотрит на Йоко и спрашивает ее: «Он хочет чашку чая?» тоже по-японски.

Йоко Оно: Когда такое продолжается годами, это лишает мужества. Я говорю «мужества» потому что во мне всегда было больше от «мачо» (настоящего мужчины, самца), чем в большинстве тех мужчин, с которыми я жила. Я всегда была добытчицей, главой семьи, потому что хотела иметь свободу и управлять. И вдруг я с человеком, с которым никак не могу соперничать в смысле заработка. В конце концов, я не выдержала, не стерпела, вернее, решила больше не терпеть. Мне было бы так же трудно-даже, если бы я не связывалась с... а-а...

Джон Леннон: С Джоном. Его зовут Джон.

Йоко Оно: С Джоном. Но Джон был не просто Джон. Джон — это также его группа и все его окружение. Когда я говорю «Джон», то это не просто Джон.

Джон Леннон: Мы снова стали жить вместе, решили: вот так и будем жить, родим ребенка, это очень важно для нас, а остальное все второстепенно. Этот ребенок нам очень дорого достался. Мы прошли через то, что называется все круги ада — через выкидыш и прочие проблемы. Он воистину то, что называется «дитя любви». Врачи говорили, что у нас никогда не будет ребенка. И мы почти перестали надеяться. «Ну что же, значит — судьба...» Нам сказали, что с моей спермой что-то не в порядке, потому что я слишком долго занимался онанизмом в юные годы. Шансов, мол, никаких. Йоко было 43 года, у нее было много выкидышей. В дни ее молодости никаких пилюль еще не было, поэтому делалось много абортов и случалось много выкидышей. В общем, никаких, мол, шансов. Тогда мы обратились к одному китайцу, иглоукалывателю из Сан-Франциско. Он сказал: «Ваша веди себя хорошо. Нет наркотик, кушай хорошо, нет пить. Через полтора года ваша иметь ребенка». Мы ему: «Но английские врачи сказали...» Он: «Забывай, что они сказали. Ваша имей ребенок.» У нас родился Шон, и мы послали сделанную полароидом фотографию этому китайцу. Он вскоре умер, успокой, Господи, душу его.

Вопрос: С возрастом Йоко тоже были проблемы?

Джон Леннон: Проблемы были не из-за ее возраста, а из-за бестолковщины в этой больнице, а еще из-за дурацкого бремени славы. Кто-то перелил Йоке кровь не той группы. Я был там, когда это случилось и видел, как она вся напряглась, а потом ее затрясло в судорогах от боли и потрясения.

Я бегу к сестре и кричу: «Позовите доктора!» Когда этот тип пришел, я сидел очень близко к Йоко. Он входит, не обращает внимания на конвульсии Йоко, идет прямо ко мне, улыбается, трясет мне руку и говорит: «Я всегда мечтал встретиться с Вами, мистер Леннон, мне очень нравится Ваша музыка». Я начинаю орать: «Моя жена умирает, а вы говорите о моей музыке, Господи!!!»

Вопрос: Теперь, когда Шону почти 5 лет, сознает ли он, что его отец был битлом? Или ты оградил его от своей славы?

Джон Леннон: Я ему ничего не говорил. «Битлз» при нем никогда не упоминались. Да и не было причин упоминать: мы никогда не играли дома пластинки «Битлз», хотя, я знаю, что про меня ходили разговоры, будто последние 5 лет я только и занимаюсь, что сижу на кухне и слушаю записи «Битлз», вновь переживая свое прошлое, как какой-нибудь Говард Хьюз. Правда, в доме своего друга Шон видел «Желтую субмарину», поэтому мне пришлось объяснить ему, что там делает мой рисованный двойник.

Вопрос: Значит, он все-таки знает про «Битлз»?

Джон Леннон: Он не делает разницы между битлами и папой и мамой. Он думает, что Йоко тоже была битлом. В Джукбоксе, который он слушает, нет пластинок «Битлз», там, в основном, ранние рок-н-роллы. Сейчас он торчит на Hound Dog. Он думает, что это про охотничью собаку! Кстати, он не ходит в детский сад. Мы считаем, что он выучится читать, писать и считать, когда ему это захочется или когда закон решит, что ему пора учиться. Я с этим бороться не буду. А пока я не вижу оснований, чтобы заставлять его сидеть смирно. У него много друзей среди сверстников, а это, как все говорят, очень важно. Но и во взрослой компании он часто бывает, так что он привык быть и с детьми и с взрослыми.

Дети становятся нормальными по той причине, что никто не хочет брать на себя ответственность за их воспитание. Люди боятся все время иметь дело с детьми, они их отвергают, отсылают прочь и мучают. Те, кто выживают, становятся конформистами — их тела кроят по размеру костюмов. Этих мы называем хорошими. А тех, кто не лезет в эти костюмы, запихивают в дурдом или же они становятся художниками (в широком смысле: людьми искусства).

Вопрос: Твой сын Джулиан от первого брака сейчас тинэйджер. Ты часто видел его за эти годы?

Джон Леннон: Син получила на него права — или как это называется, — а мне разрешили встречаться с ним, когда у него каникулы. Конечно, это не лучший вид взаимоотношений отца и сына, но такова реальность. Ему сейчас 17. В будущем у нас будут определенные отношения. За эти годы он многое понял, разобрался в «имедже» «Битлз» и в том имедже, какой ему внушила мать — сознательно или подсознательно. Сейчас он увлекается девочками и мотоциклами. Я для него как некая фигура на небе, но он обязан общаться со мной даже, когда ему может быть и не хочется.

Вопрос: Ты честен в своих чувствах по отношению к нему до такой степени, что считаешь Шона своим первенцем. Ты не боишься обидеть Джулиана?

Джон Леннон: Я не собираюсь врать Джулиану. 90% людей на нашей планете, особенно на Западе, родилось благодаря бутылке виски, выпитой в субботу вечером. Их не хотели. Итак, 90% из нас появились на свет случайно. Я не знаю никого, кто был бы запланированным ребенком. Джулиан входит в число тех, которых большинство вместе со мной и со всеми остальными. А Шон запланированный ребенок, и в этом вся разница. Это не значит, что как ребенка я люблю Джулиана меньше. Он остается моим сыном независимо от того, родился ли он из-за бутылки виски, или потому что не было противозачаточных пилюль. Он здесь, он принадлежит мне и так будет всегда.

Вопрос: Йоко, твои отношения с дочерью, по-моему, более сложные?

Йоко Оно: Я потеряла Кьоко, когда ей не было еще и 5-ти лет. Я, конечно, была эксцентричной мамашей, но у нас было очень хорошее взаимопонимание. Я не особенно о ней заботилась, но она всегда была при мне — на сцене, на выставках, везде. Когда ей не было еще и годика, я брала ее с собой, как какой-нибудь инструмент, неуправляемый инструмент, скажем так. Мы с ней разговаривали, вместе делали всякие вещи — вот только на такой уровне происходило наше общение. Поэтому она была ближе к моему бывшему мужу.

Вопрос: А что случилось, когда ей было 5 лет?

Йоко Оно: Я стала жить с Джоном и ушла от бывшего мужа, (Тони Кокса). Он забрал у меня Кьоко, то есть похитил. И мы стали добиваться, чтобы он вернул ее нам.

Джон Леннон: Это был классический случай: «мачо»: мы с Аленом Клейном давили на Тони Кокса и совершенно забыли о Йоко. Позиция Тони была такой: «Тебе досталась моя жена, но моего ребенка ты не получишь». В этой битве Йоко с ребенком были совершенно забыты. Потом, когда я это понял, я испытал чувство вины. В Корелле произошла «перестрелка». Кокс удрал в горы и укрылся там, а я вместе с шерифом пошел по следу и мы выследили его. Мы вытащили его в суд и выиграли опеку. Йоко не захотела подавать в суд, но мужчины, то есть я и Клейн, все равно сделали свое дело.

Йоко Оно: Однажды мне позвонил Клейн и сказал, что я выиграла дело. Потом он вручил мне какую-то бумагу. Я говорю: «Что это за бумажка? Так вот, что я выиграла? Но мне нужен ребенок, а не бумажка!» Я знала, что если подать в суд, они испугаются. Так оно и вышло. Тони исчез. Он чувствовал себя сильным: как же, его преследуют капиталисты, у которых деньги, адвокаты и частные детективы. Эта мысль придавала ему силы.

Джон Леннон: Мы искали его по всему свету. Бог знает, куда он пропал. Итак, Тони, если ты читаешь это, позволь сказать тебе: пора нам всем повзрослеть. Забудем прошлое. Мы больше не хотим гоняться за тобой, потому что мы и так натворили много глупостей.

Йоко Оно: Мы наняли частных детективов, они тоже искали Кьоко, но все это было ужасно неприятно. Один детектив сообщал: «Все идет прекрасно, мы чуть было их не поймали! Мы были уже у них на хвосте, но они прибавили скорость и скрылись». Я забилась в истерике: «Что значит, чуть было их не поймали? Это же моя дочь!»

Джон Леннон: Как будто мы ловили преступника, сбежавшего из тюрьмы.

Вопрос: Вы проявляли такую настойчивость, потому что считали, что Кьоко у вас будет лучше?

Джон Леннон: Йоко казалось, что если она не прибегнет к помощи детективов, полиции и ФБР, значит, она — плохая мать, которая плохо ищет своего ребенка. Она довела себя до такого состояния, что постоянно чувствовала себя виноватой.

Йоко Оно: Для меня это было так, словно вместе с ними исчезла часть меня самой.

Вопрос: Сколько ей сейчас лет?

Йоко Оно: 17, как и сыну Джона.

Вопрос: Может быть, когда она станет старше, она сама разыщет вас?

Йоко Оно: Она жутко испугана. Однажды в Испании Джон с адвокатом решили даже похитить ее.

Джон Леннон: (Вздыхает). Сперва я собирался сделать себе харакири.

Йоко Оно: И мы действительно похитили ее и сразу пошли в суд. Суд принял очень разумное решение: судья увел ее с собой в отдельную комнату и там спросил, с кем она хочет остаться. Разумеется, она ответила, что с Тони. Мы напугали ее до смерти. Потому, сейчас она, наверно, думает, что, если придет навестить меня, то больше уже никогда не увидит своего отца.

Джон Леннон: Когда ей будет 28, она поймет, что мы были идиотами, а мы знаем, что были идиотами. Может, она простит нас.

Йоко Оно: Наверно, и без Джона я все равно потеряла бы Кьоко, развод с Тони вызвал бы много сложностей.

Джон Леннон: Не могу себе простить...

Йоко Оно (Джону): Почему все так обернулось? Отчасти, потому, что делом Кьоко занимался ты и Тони. Мужчины. С Джулианом были же женщины — между мной и Син было больше взаимопонимания.

Вопрос: Как это можно объяснить?

Йоко Оно: Например, нас обоих пригласили на день рождения Кьоко, но Джон не пошел — не захотел иметь дело с Тони. Но когда нас пригласили на день рождения Джулиана, мы пошли оба.

Джон Леннон: О боже, она все раскрывает.

Йоко Оно: Или другие случаи. Когда меня одну пригласили к Тони и Кьоко, я не смогла себя заставить пойти, но когда Джона пригласили к Син и Джулиану, он пошел.

Джон Леннон: Одно правило для мужчин, другое — для женщин.

Йоко Оно: Джулиану было легче, потому что я не противилась встречи его с отцом.

Джон Леннон: Но я же произнес только «Аве Мария», что еще я могу сделать?

Вопрос: Йоко, после всех этих событий и переживаний, как ты могла доверить воспитание Шона Джону?

Йоко Оно: Здесь мои эмоции очень ясны. Я не чувствую за собой никакой вины. Я поступаю так, как считаю нужным. Может, я поступаю не так, как другие матери, но я поступаю так, как могу. Вообще, матери испытывают по отношению к своим детям недобрые чувства, несмотря на все эти восторженные разговоры о материнстве и любви к детям. Конечно, они их любят, но в нашем обществе женщине, просто по-человечески невозможно сохранять добрые эмоции по отношению к детям, настолько они затюканы. От них слишком много требуют. И я говорю Джону:...

Джон Леннон: Я ее любимый муж.

Йоко Оно: Я ему говорю: «Я носила ребенка 9 месяцев, это не мало, теперь ты заботься о нем». Пусть это звучит жестоко, но я действительно считаю, что дети принадлежат обществу. Если мать носит ребенка, а отец воспитывает, они разделяют ответственность.

Вопрос: Джон, ты не противился необходимости брать на себя такую большую ответственность?

Джон Леннон: Знаешь, иногда она приходит домой и говорит: «Я устала». А я отвечал, полушутя, но и полусерьезно: «А я? Думаешь, я не устал? Тра-та-та! Я целые сутки с ребенком! Думаешь, это легко?» Иногда, я даже говорил: «Знаешь, мне кажется, ты могла бы больше интересоваться ребенком». Когда по ТВ бывает передача, которую я считаю Шону полезно посмотреть, я говорю ей: «Это очень важно. А об этой сделке на 20 миллионов, которую ты сегодня заключила, не хочу и слышать!» ( К Йоко) Я хочу, чтобы о детях заботились оба родителя, а как — это другой вопрос.

Йоко Оно: Общество должно проявлять больше понимания и оказывать семье больше поддержки.

Джон Леннон: Это верно. Фраза: «Ты прогрессируешь, бэбби» больше подходит ко мне, чем к тебе. Как говорит Гарри Нильсон «каждая вещь противоположна тому, что она есть на самом деле». Мужчины прошли большой путь в смысле признания прав женщин. Прогресс, конечно, большой. Есть даже женское движение. Но все равно это еще не то. Обществу дали слабительное, и оно просто перднуло. Оно еще как-следует не высралось. Семя было посеяно еще где-то в конце 60-х, верно? Но настоящие изменения еще впереди. Лично я уже добился прогресса и большого. Я был свиньей. И как хорошо, когда перестаешь быть свиньей. Общество давит и заставляет быть свиньей (по отношению к женщине).

Я не стремлюсь к тому, чтобы на меня смотрели как на сексуальный объект, как на самца, как рок-н-роллиста-мачо. Я давно уже переболел этим, и сейчас меня это нисколько не интересует. И пусть все знают: да, я ухаживал за ребенком, пек хлеб, был хозяйкой в доме, и я горжусь этим. Это волна будущего, и я рад, что нахожусь на ее гребне.

Йоко Оно: Мы оба многое узнали о том, как страдают мужчины и женщины из-за несовершенства общества. Единственный путь изменить общество — это понять, что оно не совершенно. Это звучит просто, но то, что просто, всегда важно.

Вопрос: Джон, действительно ли надо поменяться ролями, чтобы понять все это?

Джон Леннон: Во всяком случае, мне это было надо. Но не забывай, что от этой перестановки больше выиграл я. Теперь я могу сказать, что провел с Шоном первые 5 лет его жизни и горжусь этим. Скоро мне будет 40 лет — так говорят. И я верю в это. Я себя прекрасно чувствую, даже возбужден, как 20-летний юноша, предвкушающий радости жизни: «Ух, как здорово! То ли еще будет!» Только теперь нас двое.

Йоко Оно: Когда двое собираются вместе, им все по плечу.

Вопрос: Что означает название вашего альбома «Двойная фантазия»?

Джон Леннон: Это название цветка, разновидность фрезии, но для нас оно значит, что два человека в одно и то же время рисуют (представляют) один и тот же образ, и в этом великое таинство. Можно быть вместе, но представлять 2 разных образа и тот, кто в этот момент сильнее реализует свою фантазию, или же получается беспорядочная смесь.

Вопрос: В новостях передавали, что вы выдаете ваши сексуальные фантазии в виде альбома?

Джон Леннон: Что вы говорите? Тоже самое было, когда мы устроили «бед-ин» в Торонто в 1969 году. Журналисты толпой валили к нам в номер: они думали, что мы там будем при них сношаться. А оказалось, что мы просто сидим в постели и делаем знаки мира.

Вопрос: В чем был смысл этого знаменитого бед-ина?

Джон Леннон: Наша жизнь — это наше искусство. Бед-ин — это то же самое. Когда мы поженились, мы знали, что все равно наш медовый месяц пройдет на глазах у публики, никуда не скроешься, поэтому мы решили воспользоваться этим для пропаганды своих идей. Мы сидели в кровати 7 дней и говорили с репортерами. Было жутко весело. По сути дела, мы делали рекламу мира на первых полосах газет-мира, а не войны.

Вопрос: Вы сидели в кровати и говорили о мире?

Джон Леннон: Да, мы отвечали на вопросы. Один репортер все приставал с вопросом про Гитлера: «А как вы поступите с фашистами? Разве будет мир, если страной правит Гитлер?» Йоко ответила: «Я бы с ним спала». Она сказала, что на него ей понадобилось всего 10 дней. Людям понравилась эта шутка.

Йоко Оно: Конечно, я говорила в шутку. Но смысл всего этого в том, что нельзя переделать мир путем войны. Наверно, я была наивна, говоря, что мне нужны всего 10 дней на Гитлера. Ведь для Джона Леннона мне понадобилось 13 лет. (Хихикает).

Вопрос: А как насчет сообщений о том, что вы занимались любовью в мешке?

Джон Леннон: Мы никогда не занимались любовью в мешке. Это люди так себе представляли. Знаете, мы сидим в мешке, только формы этих мешков, разные у всех. Внутри может происходить очень многое, а может и ничего не происходить.

Вопрос: Вкратце, какова идея нового альбома?

Джон Леннон: Если очень кратко, то он про самые обыкновенные вещи, про отношения между двумя людьми. Тексты песен прямые, простые и не двусмысленные. Давным-давно когда-то я писал такие песни, как I’m the Walrus. Это был мой дилановский период. Хитрость заключалась в том, чтобы никогда не раскрывать, что ты имеешь в виду, а создавать впечатление чего-то большого. Слушателю предоставлялось право находить в песне то, чего он хотел. Это хорошая игра.

Вопрос: Какой музыке ты отдаешь сейчас предпочтение?

Джон Леннон: Я люблю всякую музыку, смотря по тому, в какое время дня я ее слушаю. Я не могу сказать, что люблю вот этот стиль или этого исполнителя. Например, я не могу сказать, что мне нравится Ractecders, но мне нравится их хитовая пластинка. Мне нравятся В-52, потому что я слышал, как они подражают Йоко. Это здорово, если Йоко вдруг вернется к своему старому звуку, все будут говорить, что она копирует В-52.

Йоко Оно: Мы уже давно делали вещи в стиле «панк».

Вопрос: Леннон и Оно — первые панки.

Йоко Оно: Вы правы.

Вопрос: Джон, что ты думаешь о «новой волне»?

Джон Леннон: Я люблю всю эту панковщину. Она чиста. Но я не схожу с ума, по тем, кто занимается саморазрушением.

Вопрос: Значит, ты не согласен с фразой Нила Янга из Hust Sleep «Лучше сгореть, чем угаснуть»?

Джон Леннон: Ненавижу эту фразу. По-моему лучше постепенно угасать, подобно старому солдату, чем сгореть сразу. Я не признаю почитателей умершего Сида Вишеса или умершего Джеймса Дина, или Джона Уэйна. Делать из Сида Вишеса или Джима Моррисона героев, по-моему, чушь собачья. Я почитаю тех, кто выжил: Глорию Свенсон, Грету Гарбо. Говорят, Джон Уэйн победил рак, боролся как мужчина и одолел его. Мне, конечно, жаль, что он умер и все такое, я сочувствую его семье, но это не он одолел рак, а рак одолел его.

Я не хочу, чтобы Шон поклонялся Сиду Вишесу, или Джону Уэйну. Чему они могут научить? Ничему. Только смерти. За что умер Сид Вишес? За то, чтобы мы могли делать рок? Это, знаете ли, чушь собачья. Если Нил Янг так обожает эту фразу, почему же он сам этого не делает? Потому что он уже 100 раз угасал и снова возвращался, как и все мы. Нет, благодарю вас. Я отдаю предпочтение людям живым и здоровым.

Вопрос: Ты слушаешь радио?

Джон Леннон: Слушаю Music или классику. Пластинок не покупаю. Что мне нравится, так это слушать японскую народную музыку, или индийскую музыку. Мои вкусы очень широки. Когда я был домохозяйкой, я слушал только музыку для фона, потому, что она успокаивает.

Вопрос: А ты, Йоко?

Йоко Оно: Нет.

Вопрос: Я хотел спросить, покупаешь ли ты пластинки?

Йоко Оно: А также: читаешь ли газеты, журналы, смотришь ли телевизор? Нет.

Вопрос: Неизбежный вопрос: Джон, а свои пластинки ты слушаешь?

Джон Леннон: А свои тем более не слушаю.

Вопрос: Даже свою классику?

Джон Леннон: Ты шутишь? Для удовольствия я бы никогда не стал их слушать. Когда я их слышу, я сразу вспоминаю сеанс записи точно так же, как актер смотрит себя в старом фильме. Когда я слышу какую-нибудь песню «Битлз», я сразу мысленно переношусь в студию на Эбби-роуд, вспоминаю сеанс записи, кто с кем ругался, где сидел я — в углу ли, с тамбурином или еще где...

Йоко Оно: Мы не очень любим слушать работы других артистов. Мы анализируем то, что слышим.

Вопрос: Йоко, ты была поклонницей «Битлз»?

Йоко Оно: Нет. Но сейчас я немножко знаю их песни, потому что, например, когда в ресторане что-то играют, Джон мне говорит: «А они играют Джорджа!» и т.п.

Вопрос: Джон, ты ходишь на концерты?

Джон Леннон: Нет, мне это неинтересно. Я не фэн. Я могу с удовольствием слушать, например, как Джери Ли Льюис поет Whole Lotta Shakin на пластинке, но мне неинтересно, как он исполняет ее.

Вопрос: Ваши песни исполняют чаще, чем песни других авторов. Что ты чувствуешь по этому поводу?

Джон Леннон: Когда кто-то делает мои песни, я всегда горд и доволен этим. Я рад уже потому, что кто-то пытается их исполнить, потому что многие мои песни не годятся для исполнения. Я прихожу в ресторан и слышу Yesterday. В Испании мне пришлось даже расписаться на скрипке музыканта после того, как он исполнил ее специально для нас. Он не мог понять, что не я написал эту песню. Но я подозреваю, что он просто не смог бы ходить от столика к столику, играя I’m the Walrus.

Вопрос: Вы оказали влияние на очень многих людей. Наверно, приятно это сознавать.

Джон Леннон: Дело не во мне, и не в нас. Дело во временах. Это случилось когда я впервые услышал рок-н-ролл в 50-е. Пока рок не поразил меня, я и не думал, что музыка будет делом всей моей жизни.

Вопрос: Ты помнишь, что тебя особенно поразило?

Джон Леннон: Наверно Rock Around the Clock. Билл Хейли мне нравился, но не потрясал. Только с Heartbreak Hotel я по-настоящему врубился в рок.

Йоко Оно: Я уверена, что есть люди, жизнь которых круто изменилась, когда они впервые услышали индийскую музыку или Моцарта, или Баха. Если взять «Битлз», то большую роль сыграло время, когда они появились и место, где это произошло. Там происходило что-то необыкновенное. Какая-то алхимия. Как будто несколько человек собрались вокруг стола, и вдруг появился дух. Они были как медиумы, в каком-то смысле. «Битлз» — из тех явлений, которые нельзя навязать насильно. Они возникли благодаря самим себе, своему времени, своей молодости и своему энтузиазму.

Вопрос: Чтобы подбросить дровишек в камин спора, позвольте заметить, что ни один артист, ни одна группа артистов не повлияли на людей так глубоко, как это сделали «Битлз».

Джон Леннон: А кто повлиял на «Битлз»?

Вопрос: Это ты нам скажи.

Джон Леннон: Хорошо. На «Битлз» повлияло все, что происходило в то время. Все ветры. дувшие тогда, двигали «Битлз». Пусть мы были флагами на мачте корабля, но и все судно двигалось. Может быть. Может быть «Битлз» сидели в «вороньем гнезде» и кричали: «Земля»!, но мы все были на этом чертовском судне.

Йоко Оно: «Битлз», будучи социальным явлением, сами не сознавали того. В каком-то смысле...

Джон Леннон: (шепотом): Этот разговор про «Битлз» надоел мне до смерти. Смотрите стр.196 (обнаженные красотки).

Йоко Оно: Они были вроде медиумов, я уже говорила. Они не сознавали многого из того, что говорили. Это просто происходило через них помимо их воли.

Джон Леннон: Мы настраивались на то, что происходило. Только и всего. Этим я не хочу принизить «Битлз». Просто я не хочу раздувать их значение. Я хочу показать, что они не были оторваны от общества, а были их продуктом. Я и не думаю, что они имели значение больше, чем Гленн Миллер или Вуди Херма, или Бесси Смит. Это было наше поколение, вот и все. Это была музыка 60-х.

Вопрос: Что вы ответите тем, кто говорит, что весь рок после «Битлз» — это переделка «Битлз»?

Джон Леннон: Вся музыка — это сплошные переделки. Есть всего несколько нот. Вариации на одну и ту же тему. Попробуйте сказать детям 70-х, которые вопят на концертах Bee Gees. попробуйте сказать им, что музыка Bee Gees — это переделка музыки «Битлз»! И в этом нет ничего дурного — Bee Gees делают очень ценное дело.

Вопрос: Но разве музыка «Битлз» не была хотя бы более умственной, что ли?

Джон Леннон: «Битлз» были умнее, и этим, конечно, тоже привлекали к себе. Но главное, чем они привлекали — это не умом, а своей музыкой. Средние классы начали слушать «Битлз» только после того, как один критик в «Таймс» написал, что в... использованы эолийские каденции, то есть после того, как их музыке приклеили какой-то ярлык.

Вопрос: Вы специально включили в It Wont Be Long эти эолийские каденции?

Джон Леннон: Клянусь богом, я до сих пор не представляю себе, что это за штуки такие. Эти слова похожи на названия экзотических птиц.

Вопрос: Как ты относился к неправильным толкованиям твоих песен?

Джон Леннон: Например?

Вопрос: Ну, самый известный случай -люди решили, что ты поешь: «Пол мертв». Строчку ты уже объяснил. Но что ты скажешь о строчке I buried Paul (Я похоронил Пола) из I’m the Walrus?

Джон Леннон: Я говорил не I buried Paul, а Cranberry sauce (клюквенный соус). Только и всего. Одним нравится играть в пинг-понг, другим — раскапывать могилы. Некоторые готовы идти на все, только бы найти что-нибудь не от мира сего.

Вопрос: В конце этой песни все время повторяется: Smoke put, smoke put, ... (Курите травку, все курите травку!).

Джон Леннон: Нет, нет, нет! Я заставил хор петь Everybody’s got one (У всех есть это). Но когда хор из 30 человек, мужские и женские голоса накладываются на 30 виолончелей, а они — на рок-н-ролльную ритм-секцию, то ничего не разберешь, что они там поют.

Вопрос: «У всех есть это». А что — «это»?

Джон Леннон: Да все, что угодно: пенис, вагина, анус. Все, что хотите.

Вопрос: А тебя беспокоило, когда твои песни толковали, как призыв к насилию? Например, когда Чарлз Мэнсон заявил, что он понял твои песни как послания, обращенные к нему, Мэнсону?

Джон Леннон: Нет, я тут ни при чем. Это вроде того парня sor sf San, который, якобы разговаривает с собаками: Мэнсон просто был крайним проявлением того психоза, когда люди слышат в песне будто я пою «Пол мертв» или думают, что Lucy In the Sky я пою про наркотики, раз из начальных букв складывается LSD.

Вопрос: Откуда пришла идея «Lucy In the Sky».

Джон Леннон: Однажды мой сын Джулиан принес из детского сада рисунок. Он нарисовал свою подружку по имени Люси, звезды на небе и назвал все это «Люси в небе с алмазами». Все очень легко объясняется.

Вопрос: А разве другие образы в этой песне не были вдохновлены наркотиками?

Джон Леннон: Все образы вдохновлены «Алисой в стране чудес». Алиса в лодке. Она покупает яйцо, и яйцо превращается в Хампти-Дампти. Женщина-продавщица превращается в овечку, и вот они уже в лодке, гребут, плывут, не знаю куда. Я все это себе представлял. Там еще был образ женщины, которая когда-нибудь придет ко мне спасет — «девушка с калейдоскопическими глазами», она должна прийти с неба. Ею оказалась Йоко, хотя тогда я еще не знал. Поэтому песню вернее будет назвать «Йоко в небе с алмазами».

Вопрос: Интересен ли тебе тот факт, что поп-историки исследуют «Битлз» как культурный феномен?

Джон Леннон: До этого мне дела нет. Мое дело — писать песни, а регистрировать и анализировать — это дело других. Но все это ни к чему. Какая разница, сколько наркотиков было в теле Элвиса? Сексуальная жизнь Брайана Эпштейна когда-нибудь станет темой «Голливудовского Вавилона», но к делу это не относится.

Вопрос: Что положило начало слухам о твоей «связи с Эпштейном»?

Джон Леннон: Я поехал вместе с Брайаном в Испанию. Отсюда и пошли слухи о нашей любовной связи. Да это почти так и было, только не совсем. До этого не дошло, но у нас были очень тесные отношения. Я знал, что он гомосексуалист — он сам мне в этом признался. Я поехал с ним потому, что Син была беременна. Там было много веселых историй. Когда мы сидели в кафе, Брайан смотрел на мальчика, а я его подзуживал: «Тебе нравится вот тот? А этот?» Таким образом, сочетание нашей близости и этой поездки породило все эти слухи.

Вопрос: Интересно слушать, как ты рассказываешь о твоих старых песнях. Может, ты расскажешь о своих старых песнях, любимых нами?

Джон Леннон: Годится.

Вопрос: Начнем с In My Life.

Джон Леннон: Это моя первая песня, где я сознательно пишу о своей жизни. (Поет первые строчки). До этого мы просто писали песни в стиле братьев Эверли или Бадди Холли — простые поп-песни без особого смысла. Словам, мы не придавали никакого значения. In My Life началась как путевые заметки в автобусе от моего дома, на Менлав-авеню 250, к центру города. Я там вспоминаю все места, какие только мог вспомнить. Я все это записал и потерял интерес, забросил. Потом я расслабился. И тут пришла вся эта лирика про друзей и любовниц прошлых лет. Пол помог со средним квадратом.

Джон Леннон: Ну, про Yesterday все все знают. Меня так за нее хвалили! Это, конечно, песня Пола! Его детище. Хорошо сделана. Прекрасная песня — я никогда не жалел, что это не я ее написал.

Вопрос: With A Little Help From My Friends?

Джон Леннон: Это Пол с небольшой помощью от меня. Я написал строчки: «Что ты видишь, когда включаешь свет? Не могу сказать, но это мое». Да, это мое.

Вопрос: I’m the Walrus?

Джон Леннон: 1-ую строчку я написал во время одного ЛСД-трипа в выходные. 2-ую строчку я написал во время следующего ЛСД-трипа в следующий выходной. А дописал после встречи с Йоко. Часть ее направлена против Хари Кришны. В то время многие увлекались Хари Кришной, особенно Аллен Гинзберг все зудил про это. «Элементарный пингвин» — это намек на элементарное хождение по улицам с распеванием Хари Кришны и вообще на веру в одного какого-то идола. В те годы я писал туманно — а-ля Дилан.

Вопрос: Песня и в музыкальном плане очень сложна.

Джон Леннон: В стерео-варианте она была фантастична, но не все в нее вошло, к сожалению. Микс получился хаотичный. На одном треке был кусок передачи радио ВВС, кажется, Шекспир. Я совал туда что попало. Но все не смогло войти — слишком много было бы кайфа.

Вопрос: А откуда сам морж?

Джон Леннон: Он — из стихотворения «Морж и плотник» из «Алисы». Для меня это были просто отличные стихи. Мне и в голову не приходило, что Льюис Кэролл говорил здесь про капитализм и социализм. Я никогда не пытался разобраться, какой смысл вложил в этот стих сам автор, как это сейчас делают, только с песнями «Битлз». Потом, когда я перечитал эту книгу, я понял, что в этой истории все наоборот — морж — злодей, а плотник хороший человек. И я подумал: «Ах, черт! Я выбрал не того, кого надо! Мне надо было сказать: «Я — плотник». Но это была бы уже другая песня, не так ли?.. (Поет) «Я — плотник».

Вопрос: Расскажи про She Came in Througn the Bathroom Windows?

Джон Леннон: Ее написал Пол в Нью-Йорке. Мы ездили туда вместе организовывать «Эппл». Там он познакомился с Линдой. Может, это она влезла в ванную через окно. Наверно, она. Не знаю. Но кто-то влез в окно.

Вопрос: I Feel Fine?

Джон Леннон: Это целиком я, в том числе, гитарный ход и фидбэк-первый! Попробуйте найти хоть одну запись до этого где был бы фидбэк. Ручаюсь, что не найдете, разве что, только на какой-нибудь старой блюзовой пластинке,20-х годов.

Вопрос: When I’m 64?

Джон Леннон: Это целиком Пол. мне даже во сне не могла прийти мысль написать такую песню. Есть такие сферы, о которых я никогда не думаю, и это одна из них.

Вопрос: A Day In the Life?

Джон Леннон: Все было так, как говорится в песне: однажды я читал газету и обратил внимание на 2 заметки. В одной сообщалось, что наследник Гинеса (пивоваренная фирма) угробил себя на своей машине. Он погиб в Лондоне. На другой странице была заметка о 4000 дыр в Блэкберне, Ланкшир. Дыры на улицах. И речь шла о том, чтобы эти дыры заделать. А вкладом Пола был этот чудесный маленький пассаж: I’d love to turn you on. Основная часть песни была у меня готова — и слова, и музыка, но он добавил эту маленькую фразу, которая плавала где-то у него в голове и он не знал, куда ее сунуть. Это была чертовски хорошая работа.

Вопрос: Может поговорим о песнях, которые кажутся тебе личностными, и посмотрим, какие воспоминания они вызывают?

Джон Леннон: Ну, начинай «вспоминать».

Вопрос: Без какой-то особой причины возьмем I Wanna Be your Man.

Джон Леннон: Эту мы с Полом сварганили для Стоунз. Брайан привез нас на встречу с ними в клуб, где они играли, в Ричмонде. Им позарез нужна была песня, и мы поехали, чтобы посмотреть какие песни они играют. У Пола был готовый кусок песни, мы сыграли вчерне, по сути дела, гитарный ход, поэтому мы с Полом отошли в сторону, присели в уголке и доделали песню до конца, пока они сидели и разговаривали. Потом мы снова подошли к ним. И тогда Мик с Китом сказали: «Вот это да! Они прямо тут взяли и написали песню!» Да, мы написали ее там при них. Мы подарили им эту песню. Это бросовая песня. Ринго спел ее для нас, а Стоунз сделали свою версию. Это показывает, как мы к ним тогда относились: мы не собирались отдавать им какую-нибудь великую песню, ясно? Это была первая пластинка Стоунз. После этого Мик с Китом сказали: «Если они могут так легко писать песни, то и нам надо попробовать». Они говорят, что это вдохновило их на то, чтобы начать сочинять песни вместе.

Вопрос: Strawberry fields Forever?

Джон Леннон: «Земляничные поляны» — такое место в действительности существует. Сначала я жил на Пенни-лейн, потом переехал к тетушке. Она жила на окраине, занимая половину двухквартирного дома, с отдельным входом. При доме был небольшой сад. В том квартале жили врачи, адвокаты — люди вот такого рода. В общем, ничего общего с трущобами, которые живописуются во всех историях про «Битлз». Если говорить о классах, то дом тетушки был на пол-класса выше домов, в которых жили Пол, Джордж и Ринго. Их дома субсидировались правительством. А наш дом принадлежал нам и там был даже сад. У них ничего такого не было. Недалеко от нашего дома находились «Земляничные поляны» — дом с небольшим садом около исправительного заведения для малолетних. Туда я ходил на праздники со своими приятелями Найджелом и Питом. Мы там шатались и продавали лимонадные бутылки за пени. На «Земляничных полянах» нам всегда было весело. Вот откуда я взял название. Но я использовал как обобщенный поэтический образ: земляничные поляны навсегда.

Вопрос: А текст, например (жить легко...)

Джон Леннон: (поет) «С закрытыми глазами. Все, что мы видим, мы не так понимаем). Это и сейчас верно, правда? Разве не то же самое я говорю сейчас? Ощущение инстинктивного знания, наитие и попытка его выразить вот что это значит. В каком-то смысле я всегда ощущал присутствие интуитивного знания, я был «хип» еще в детстве. Я был не похож на других. Я всегда был другим. Во 2-ой строчке говорится ( «Я был робок, я сомневался, поэтому не сказал прямо того, что имел ввиду. А имел я в виду то, что никто меня не понимает, ни у кого нет интуитивного знания. Значит, я или безумец, или гений» )(«или высоко, или — низко»), это в следующей строчке намек на эту мысль. Я думал: верно, со мной что-то не в порядке, раз я вижу то, чего не видят другие. Наверно, я безумец или эгоманьяк, думал я, раз я вижу то, чего не видят другие. Когда я был ребенком, я, бывало, говорил: «Но это действительно происходит!», а все смотрели на меня как на сумасшедшего. Я всегда был так «психичен», «интуитивен», «поэтичен» — называйте как хотите — что все, все видел как в галлюцинации...

В детстве мне было страшно, потому что не было человека, кто понимал бы меня. Ни тетушка, ни друзья, никто не понимал моих поступков. Было очень, очень страшно. Единственный отдушиной можно было — читать про Оскара Уайльда или Дилана Томаса, или Винсента Ван-Гога — все эти тетушкины книги, где рассказывалось, как эти люди страдали из-за своих видений или предощущений. Общество терзало их за то, что они пытались выразить свои видения. Я не только чувствовал одиночество — я видел его.

Вопрос: Ты не нашел тех, кто мог бы понять твои видения?

Джон Леннон: Все они уже умерли. Таких людей я встречал только в книгах у Льюиса Кэролла и в некоторых картинах. Сюрреализм потряс меня в мозгу и в моем воображении, это не безумие. Я понял, что отношусь к некоторому товариществу людей, которые видят мир сюрреалистически. Для меня сюрреализм — реальность. Так было даже в детстве. Когда мне было 12 или 13 лет, я смотрел на себя в зеркало и буквально впадал в транс. Тогда я не знал, как это называется. Много позже я узнал, что для таких состояний есть свои названия — особые. Со мной происходили галлюцинации, я видел, как мое лицо трансформируется, приобретает космические черты. Такие вещи делали меня бунтарем, и я вел себя вызывающе. Но, с другой стороны, я хотел, чтобы меня любили и принимали. Какая-то часть моего «Я» хотела, чтобы меня признавали все сферы общества, а не только те, где ценится безумец-музыкант, крикун. Но я не могу быть тем, кем не являюсь.

Вот из-за всего этого родители других ребят, в том числе, и отец Пола, внушали своим детям: «Держитесь от него подальше». Родители инстинктивно понимали, кто я такой, то есть смутьян, Нон-конформист, который может влиять на их детей. Что я и делал. Я делал все, чтобы нарушить покой и порядок в доме у моих приятелей. Частично, наверно, из зависти, потому что у меня не было так называемого дома. И все же он у меня был: у меня была тетка, дядя и хороший пригородный домик. Большое спасибо. Ты слышишь, тетушка? Недавно Пол сказал, что я потому сижу сейчас с Шоном, что в детстве у меня не было нормальной семьи. Это очень обидело тетушку. И это действительно чепуха. Моя семья состояла из 5-ти женщин, 5-ти сильных, умных женщин. Они сестры. Одна из низ — моя мать, она самая младшая. Она просто не смогла приспособиться к жизни. Ее муж удрал на корабле в море, шла война и она не могла справиться со мной, поэтому когда мне исполнилось 4 с половиной года, она отдала меня своей старшей сестре. Это были замечательные женщины. Когда-нибудь я напишу про них что-нибудь вроде «Саги о форсайтах». Они дали мне первые уроки феминизма.

Во всяком случае, то, что я узнал от общения с ними, а также тот факт, что я рос без родителей — все это дало мне понять, что родители не боги. Именно это я и внушал своим приятелям. Родители Пола были от меня в ужасе, они боялись моего влияния просто потому, что я был свободен от родительских оков. Эта свобода была мне компенсацией за отсутствие родителей, это была пытка, но зато я очень рано стал понимать многие вещи. Впрочем, я не был сиротой: моя мать была жива, всю мою жизнь она была рядом, в 15 минутах ходьбы от меня. Я с ней иногда виделся. Просто мы не жили вместе.

Вопрос: Она жива?

Джон Леннон: Нет. Ее задавил пьяный полисмен, когда она возвращалась от тетки, где я жил. Когда это случилось, меня не было дома. Она стояла на остановке автобуса. Ее смерть была 2-ой большой травмой. Я потерял ее дважды: первый раз, когда мне было 5 лет и я переехал к тетке, второй, когда она умерла. Я как раз только стал восстанавливать с ней отношения.

Вопрос: Ее зовут Джулия, не так ли? Не про нее ли говорится в одноименной песне «Белого альбома»?

Джон Леннон: Эта песня посвящена и ей и Йоко.

Вопрос: Какие у тебя отношения с отцом, который, как ты говоришь, удрал на корабле в море? Он потом вернулся?

Джон Леннон: Его долго не было. Он объявился только тогда, когда я заработал кучу денег.

Вопрос: Сколько тебе было тогда лет?

Джон Леннон: 24 или 25. Однажды я раскрыл «Дейли Экспресс» и вижу: вот он моет посуду в каком-то маленьком отеле, где-то очень близко, недалеко от Лондона, в «маклеровском поясе». Он писал мне, пытался наладить контакт, но я не желал его видеть. Я не могу простить ему того, как он поступил с матерью и со мной. Меня возмущало, что он объявился только тогда, когда я стал знаменит и богат. В общем, я не желал его видеть, но он стал шантажировать меня через прессу: дескать, вот я — бедняк, мою тарелки, а мой сын живет в роскоши. Тогда я не выдержал, встретился с ним, у нас установились более или менее корректные отношения. Через несколько лет он умер от рака. Но незадолго до смерти, в 65 лет, он успел жениться на секретарше, которая работала на «Битлз», ей было 22 года, и у них родился ребенок. Я даже думал, что теперь этот пьяница и бродяга наконец-то заживет нормально.

Вопрос: Да, теперь мы уже совсем по-другому будем слушать Strawberry Fields. Ну, а какие воспоминания наталкивает песня Help?

Джон Леннон: В 65-ом, когда вышла Help, я в самом деле взывал о помощи. Обычно думают, что это просто быстрый рок-н-ролл. В то время я не задумывался обо всем этом. Я просто написал песню, заказанную для фильма. Это была моя фраза «жирного Элвиса». Вспомните: в фильме он, то есть я, очень толстый, очень неуверенный в себе, потерянный. И я пою о тех временах, когда был моложе, и т.п. вспоминая, как легко было раньше. Я могу быть очень уравновешенным, положительным. Да, да. Но бывают и периоды глубокой депрессии, когда хочется выпрыгнуть из окна. Когда становишься старше, с таким состоянием легче справляться. Не знаю, от того ли что приобретаешь навык контролировать себя, или от того что становишься спокойнее. В общем, тогда я был жирный, находился в депрессии и действительно кричал: «На помощь!»

В те ранние годы, когда с «Битлз» случались припадки уныния, мы взбадривали себя такими куплетами: я, например, выкрикивал: «Куда мы идем, друзья?» А они хором отвечали «На самый верх, Джонни!», причем, с американским акцентом. «Куда, куда?» – «На самый топ топа!» Это была дурацкая фраза из одного дешевого фильма про Ливерпуль, что-то вроде «Школьных джунглей». Джонни был там вожаком банды.

Вопрос: Что было причиной депрессии в период «Help», а?

Джон Леннон: В то время, у «Битлз» голова шла кругом от такой жизни. Мы курили марихуану за завтраком. Мы торчали на марихуане по-страшному, и никто не мог с нами общаться, потому что мы смотрели на всех остекленевшими глазами и все время хихикали. Мы были в нашем особом мире. Вот какой была песня Help! Я думаю, каждая песня даже нынешние песни Пола, которые вроде бы ни о чем, каждая песня что-то говорит о своем авторе.

Вопрос: I’m A Loser! тоже авторское заявление?

Джон Леннон: Часть моего «Я» подразумевает, что я — неудачник, а другая часть полагает, что я — всемогущий бог.

Вопрос: Ну, а Cold Тurkey?

Джон Леннон: Содержание говорит само за себя. Эту песню бойкотировали, хотя она против наркотиков. Истэблишмент по-идиотски подходит к проблеме наркотиков. Он не смотрит в корень: почему люди обращаются к наркотикам? От чего они бегут? От ужасной жизни? Может быть, от того, что человеку страшно жить и он ничего не может сделать, не подкрепляя себя алкоголем, табаком, аспирином, снотворными таблетками, стимуляторами и т.п.?

Вопрос: А сейчас ты принимаешь наркотики?

Джон Леннон: Не часто. Если мне предложат косячок, я его выкурю, но вообще не увлекаюсь марихуаной.

Вопрос: А кокаин?

Джон Леннон: Когда-то я принимал его, но он мне не нравился. В свое время «Битлз» торчали на этом деле, но кокаин — дурацкий наркотик, потому что через 20 мин. тебе позарез нужна новая доза. Все твои мысли направлены на то, чтобы достать новую порцию и принять новую дозу. Я нахожу, что с кофеином легче иметь дело.

Вопрос: А как насчет «кислоты» (ЛСД)?

Джон Леннон: Я уже много лет не принимал «кислоту». Какой-нибудь грибок или пейст ( мексиканский кактус) — это другое дело. Этим я могу побаловаться несколько раз в год. Сейчас что-то не говорят про это, но знаете, многие до сих пор посещают иные миры. Надо помнить, что за ЛСД мы должны благодарить ЦРУ и армию. Вот, о чем люди забывают. Все противоположно самому себе, не так ли, Гарри? Поэтому доставай бутылку, парень, и расслабляйся. ЛСД изобрели для того, чтобы держать людей в узде, а получилось противоположное: они дали нам свободу. ЛСД действует таинственным чудесным образом. Если вы посмотрите правительственные отчеты, касающиеся ЛСД, то найдете там не так уж много случаев, когда под ЛСД кто-то выбросился из окна, кто-то наложил на себя руки. Даже дочь Арта Линклеттера, она выбросилась в окно много лет спустя после того, как увлекалась ЛСД. Она не была под ЛСД, когда выбросилась. Вообще я не встречал людей, которые из-за ЛСД выбросились из окна. У меня тоже не было такого ощущения ни разу, хотя в 60-е годы я миллионы раз совершал ЛСД-трипы.

Вопрос: Что входило в вашу диету, кроме «сашими» и «суши», плиток Хорши и «капуччино»?

Джон Леннон: Мы, в основном, едим макробиотическую пищу, но иногда я вывожу семью в пиццерию.

Йоко Оно: Интуиция подсказывает человеку, чем он должен питаться. Пытаться унифицировать все — опасно. У всех разные потребности. Мы были вегетарианцами, потом макробиотиками, а сейчас, работая в студии, едим всякую дрянь — приходится. Но вообще, мы стараемся придерживаться макробиотики: есть рыбу, рис, целые зерна. Продукты надо балансировать в зависимости от района, где живешь. В этом районе исконная пища — зерно.

Вопрос: Я вижу, вы оба много курите.

Джон Леннон: Макробиотики не верят в то, что курение вызывает рак. Хотя, конечно, если мы умрем от рака, значит, мы оба не правы.

Вопрос: Давай вернемся к песням и связанным с ними ассоциациями. Что ты можешь сказать о песне Пола «Hey Jude»?

Джон Леннон: Он говорил, что написал ее для Джулиана. Он знал, что мы с Син разводимся и я покидаю Джулиана. Он приезжал повидать Джулиана и попрощаться с ним. Он вел себя как добрый дядюшка. И написал Hey Jude. Но мне всегда слышалось в этой песне обращение ко мне. Вот видишь, я тоже рассуждаю как фан, стремящийся разгадать смысл песни и видящий в ней то, что хочет увидеть! Но подумай: Йоко как раз только что «вошла в кадр». Он говорит: «Эй, Джуд», то есть «Эй, Джон!». Подсознательно он говорит: «Что ж, уходи от меня!», а на уровне сознания не хотел, чтобы я ушел от него. Ангел в нем говорил: «Благословляю тебя», а дьявол в нем совсем этого не хотел, потому что он (Пол) не хотел терять своего товарища.

Вопрос: А Because?

Джон Леннон: Я был дома, и лежа на диване, слушал, как Йоко играет на фортепьяно «Лунную сонату» Бетховена. Вдруг я сказал: «А ты можешь сыграть все эти аккорды задом наперед?» Она сыграла, и на этой основе я написал Because. Песня и в самом деле похожа на «Лунную сонату». Текст очень ясный, никакой аброкодабры, никаких туманных образов и намеков.

Вопрос: Give Peace A Chance?

Джон Леннон: Все, что мы хотели сказать, это — дайте миру шанс.

Вопрос: Она действительно написана вместе с Полом?

Джон Леннон: Нет. Я не знаю, почему он там стоит. Наверно, потому что я чувствовал себя виноватым перед ним, сделав отдельный сингл — самый первый, — я ведь сделал серьезный шаг в сторону разрыва «Битлз».

Вопрос: Почему твои и Половские отдельные композиции числятся как композиции «Леннон-Маккартни»?

Джон Леннон: Мы так договорились с Полом, когда нам было 15 лет. Неофициально, конечно, без юридического оформления. Просто мы тогда решили, что подо всем, что бы мы ни сочинили, будут стоять наши имена.

Вопрос: Do your want know a secret?

Джон Леннон: Идея пришла от стишка, который мама напевала мне, когда мне было год или два. Тогда она еще жила со мной. Это был стишок из диснеевского мультфильма: «Хочешь, я скажу тебе один секрет? Обещай никому не рассказывать. Ты стоишь у колодца, исполняющего любые желания». Этот стишок застрял у меня в голове, я написал такую песню и отдал ее Джорджу, чтобы он спел ее. Я решил, что ему она подойдет: в ней было всего 3 ноты, а он не лучший в мире певец. С тех пор он заметно вырос, но в те годы его способности были не очень высокие. Я дал ему эту песню, чтобы он мог действовать. Вот еще одна причина, почему я обижен его книгой. Я даже настоял на том, чтобы эта вещь была выпущена на стороне «В» сингла «Битлз», ведь до этого он не пел ни на одном сингле. Something Была на стороне «А», и это принесло ему много денег. Но он не помнит этих маленьких подробностей.

Я всегда переживал, что Джорджу и Ринго не достаются издательские гонорары. Поэтому когда предоставилась возможность дать каждому из них по 5% от издательства «Маклен», я настоял на этом. Не Пол, не Клейн, а я сделал это для них. Когда я сказал: «Они должны получать по 5%», Пол не смог возражать. С другой стороны я не получал ни гроша за песни Джорджа. Не требовал даже признания этого вклада. Поэтому, когда они приняли обиженную позу, я, конечно, был очень недоволен, потому что это неправда.

Вопрос: Happiness Is A Warm Gun?

Джон Леннон: Нет, это не про героин. Мне на глаза попался журнал про оружие с дымящимся револьвером на обложке и со статьей, которую я так и не прочел. Она называлась «Счастье в теплом стволе». Это страшное название я взял прямо оттуда, как будто кто-то только что убил живое существо.

Вопрос: А что ты скажешь о сексуальных каламбурах: «Когда я чувствую свой палец на твоем курке»?

Джон Леннон: В то время связь с Йоко только начиналась, и я был страшно ориентирован на секс. Когда мы не были в студии, мы были в кровати.

Вопрос: А что за иллюзия: «Превосходная мать, прыгай на ствол»!?

Джон Леннон: Я называю Йоко матерью или мадам просто так. Остальное ничего не значит. Это просто ее образы.

Вопрос: Across the Universe?

Джон Леннон: «Битлз» не удалось сделать хорошую запись этой песни. Я думаю подсознательно мы... Пол подсознательно стремился испортить мои великие песни. Мы всегда играли в какие-то экспериментальные игры, когда их записывали. Эта тоже была плохо записана. Она получилась, но могла бы быть еще лучше. И я это допустил. Мы, бывало, часами отрабатывали какую-нибудь мелочь в песнях Пола, но когда дело доходило до моих песен, особенно удачных, таких как Strauberry Fields, Across the Universe, сразу устанавливалась атмосфера какой-то небрежности и экспериментаторства.

Вопрос: Саботаж?

Джон Леннон: Подсознательный саботаж. Меня это очень задевало... Конечно, Пол будет отрицать это, он будет мило улыбаться и говорить: «Все это плоды твоей фантазии, Джон». Как раз об этом я и говорил раньше: я видел, что происходит, а другие нет, и тогда я думал: «Может, я параноик?» Но это не паранойя. Ее не удалось сделать как следует. К счастью, текст сохраняет свою силу.

Вопрос: Getting Better?

Джон Леннон: Это дневник. «Я жестоко обращался со своей женщиной, избивал ее и держал ее подальше от того, что она любила» — все это про меня. Я был жесток с моей женщиной, и в физическом смысле, с любой женщиной. Я бил их. Не мог выразить себя иначе, чем через насилие. Дрался с мужиками и бил баб. Вот почему сейчас я все время говорю о мире. Понимаете? За любовь и мир выступают всегда люди, у которых наибольшая склонность к насилию. Но я искренне верю в мир и любовь. Я буйный тип, научившийся быть не буйным и сожалеющий о своем буйстве. Наверно только в старости я смогу честно рассказать людям, какой свиньей я был в молодости.

Вопрос: Revolution?

Джон Леннон: Эту песню мы записали в 2-х вариантах. В то время в отношениях между нами росла напряженность. Я сделал медленную версию и хотел выпустить ее как сингл. Это было заявление о позиции «Битлз» во Вьетнамской войне и в вопросе революции. В течении многих лет Эпштейн запрещал нам высказываться о Вьетнаме и вообще о войне. И не позволял журналистам задавать нам такие вопросы. Но во время одного турне я сказал: «Я буду отвечать на вопросы о войне. Мы не можем игнорировать это». Я очень хотел, чтобы «Битлз» высказались по этому вопросу. 1-й вариант Джорджу и Полу не понравился. Они сказали, что темп очень медленный. Может быть, так оно было, если мыслить в терминах хита и не-хита. Но «Битлз» могли себе позволить выпустить медленную, с разборчивыми словами версию в виде сингла, не думая о том, станет ли она золотым диском, или деревянным. Но они были раздражены моей связью с Йоко, а еще тем, что после нескольких лет спячки мой творческий потенциал снова вырос и я опять стал доминировать, как в ранние годы. Все это перевернуло тележку с яблоками. Я проснулся, и это им не понравилось.

Вопрос: Эта песня вдохновлена Йоко?

Джон Леннон: Йоко вдохновляла все мое творчество. Она вдохновляла не песни, а меня самого. То, о чем я заявляю в Revolution — это мои мысли. Они и сейчас годятся. Я и сейчас о политике думаю то же самое. «Я хочу видеть план (революции)». Именно это я говорил Эдди Хофману и Джерри Рубину. Если это — насилие, исключайте меня из вашей игры. Не ждите, что я появлюсь на баррикадах — разве только с цветами.

Вопрос: Что ты думаешь о предательстве Хофмана? Ведь он примирился с истэблишментом.

Джон Леннон: Он получил то, чего хотел: стал героем подполья для всех, кто все еще обожает любое проявление протеста. Сам я уже по-другому смотрю на эти вещи. Никсон, Хофман — это одно и тоже. Они все из той же эпохи. Конечно, я удивился, когда увидел Эдди на экране ТВ, но увидеть Никсона тоже было удивительно. Наверно, люди также удивляются, когда видят нас или меня. «Что они там делают? Что это — старая кинохроника?»

Вопрос: Новый альбом вы завершаете песней Hard Times are Over («Трудные времена закончились на какое-то время»). Почему?

Джон Леннон: Идея все та же «Дайте миру шанс». Мы здесь не призываем к неразумным действиям, просто мы говорим: «Дайте миру шанс». В Imagine мы говорим: «Вы можете представить мир без стран и религии?» Все та же идея, повторяющаяся все снова и снова. Но это позитивная идея.

Вопрос: Как ты относишься к тому, что люди ожидают от твоей пластинки, нового откровения, потому что для них ты вроде пророка?

Когда ты вернулся в студию, чтобы работать над «Двойной фантазией», твои фаны стали говорить: «Леннон был вождем в 60-е и в 70-е. Он и в 80-е будет вождем».

Джон Леннон: Это очень грустно. Во всяком случае, ничего нового мы не говорили. Во-первых, мы это уже говорили. Во-вторых, это уже говорили 100 миллионов других людей.

Вопрос: Но в ваших песнях есть какие-то идеи, послания.

Джон Леннон: Мы говорим одно: «Вот что сейчас с нами происходит». Мы рассылаем почтовые карточки. Я не хочу, чтобы это превратилось в такое: «Я Просветленный, а вы — овцы, которым я буду указывать путь». Опасно делать подобные вещи.

Вопрос: Особенно тебе.

Джон Леннон: Вообще нет ничего дурного в желании следовать чьему-то примеру. У нас не могут быть знаменитые люди и люди, которыми восхищаемся, но нам не нужны лидеры. «Не идите за лидерами, не следите за счетчиками на стоянках».

Вопрос: Ты цитируешь другого лидера, Боба Дилана. Тебя не раздражает, что он снова вернулся в лоно христианства?

Джон Леннон: Я не хочу комментировать это. Я не знаю причин, побудивших его сделать этот шаг, но в любом случае это его личное дело. Значит, ему это надо. Но вся эта религиозная телега страдает от лозунга: «Вперед, христианские борцы!» Слишком много разговора о борцах, о походах и новообращенных, но в буддизме есть одна черта, которой я восхищаюсь: в нем нет прозелетизма (стремления обратить всех в свою веру).

Вопрос: Ты был поклонником Дилана?

Джон Леннон: Нет. Я перестал слушать Дилана обоими ушами после High 64 и Mond, но даже и до этих альбомов я слушал его потому что Джордж заставлял меня сидеть и слушать.

Вопрос: Разве ты не искал, подобно Дилану, какого-то наставника, когда проходил курс «терапии первобытного крика» у Артура Янова?

Йоко Оно: Я думаю, Янов был Джону, как папаша. У Джона отцовский комплекс, он всегда искал отца.

Джон Леннон: Был, дорогая. У меня был отцовский комплекс.

Вопрос: Как это понять?

Йоко Оно: У меня был отец, настоящий большой, сильный, вроде Билли Грейса, но когда я подросла, я увидела его слабые стороны. Я увидела лицемерие. Поэтому, теперь, когда я вижу что-нибудь такое, чем все восхищаются, нечто большое и удивительное — например, гуру или тот же первобытный крик — я к этому отношусь очень скептически.

Джон Леннон: Она все время ссорилась с Яновым. Ему приходилось туго.

Йоко Оно: Я не ищу «большого папу». В мужчинах я ищу нечто другое. Я ценю в них нежность и слабость, так, чтобы мне захотелось им помочь.

Джон Леннон: Я оказался очень счастливым калекой, которого она выбрала!

Йоко Оно: У меня есть материнский инстинкт, но я не стремилась обрести отца, потому что один у меня уже был, и я в нем разочаровалась. А Джон не имел возможности разочароваться в своем отце, потому что его не было рядом. Поэтому, он никогда не думал о нем, как о большом человеке.

Вопрос: Джон, ты согласен с этим?

Джон Леннон: Многие из нас ищут отцов. Мой отец физически не был со мной. У большинства людей отцы и физически и ментально (психически) далеки от них, то есть они всегда на службе или заняты другими делами. Поэтому все эти лидеры играют роль отцов-заменителей, будь то политические лидеры или же религиозные... Возьмем выборы президента. Мы выбираем своего папашу определенной собачьей своры папаш. Этот папаша похож на папаш рекламных роликов. У него красивые седые волосы, здоровые ослепительные зубы и пробор справа. Собачья свора папаш, называемая политической ареной, дает нам президента, мы выводим его на сцену, а потом начинаем орать на него, бранить, потому что Папа, оказывается, не может делать чудеса. Папа не может исцелить нас.

Вопрос: Итак, Янов был папашей. А кто еще?

Йоко Оно: До этого был Махариши.

Джон Леннон: Махариши был образцом идеального отца. Элвис Пресли, наверное тоже. Я не знаю. Роберт Мичем. Ничего плохого в этом нет — до тех пор, пока вы не даете им право выдавать вам рецепты, как надо жить. Происходит это так: кто-то приходит с хорошим куском правды, но вместо того, чтобы смотреть на эту правду, глядят на того, кто ее принес. Вместо послания поклоняются посланцу. Так везде в христианстве, магометанстве, буддизме, конфуцианстве, марксизме, маоизме — везде обожествленная личность, а не то, что она говорит.

Йоко Оно: Все эти «измы» тоже папаши. Очень грустно, что общество устроено так, что люди не могут открыться друг другу и поэтому им нужен какой-то искусственный театр, где можно было бы выплакаться и т.п.

Джон Леннон: Ты, например, ходила на «эст» (курсы групповой психологии) психотерапии.

Йоко Оно: Да, я ходила туда, чтобы посмотреть. что это такое.

Джон Леннон: По той же причине мы пошли к Янову.

Йоко Оно: Но «эст-люди» предупреждали...

Джон Леннон: Но я не смог бы сидеть там часами, так что и пописать не выйти.

Йоко Оно: Но у Янова ты высидел.

Джон Леннон: Да, но там ты была со мной.

Йоко Оно: Так или иначе, я пошла на курсы «эст», видела Вернера Эрхарда. Все то же самое. Прекрасный шоумен и умело ведет свое шоу. То же самое было в Индии у Саи Баб. В Индии надо быть гуру, а не поп-звездой. Гуру это поп-звезды Индии, а здесь наоборот: поп-звезды — это не гуру.

Джон Леннон: Никто не безупречен и т.д. и т.п. Будь то Янов или Эрхардт, или Махариши, или «Битлз». Но одно дело люди, другое дело — идеи, которые они несут. Это все равно, что учиться плавать. Плавать — это прекрасно, но забудьте про учителей. Так же и с «Битлз». В них главное — их записи, а не сами они как личности. Чтобы понять идею, не нужен весь набор, будь то христианский или марксистский. У людей всегда есть представление обо мне как о враге Христа или враге религии. Но я не такой. Я очень религиозен. Я получил христианское воспитание и только сейчас начинаю понимать смысл евангелиевских притч Христа. Люди хватаются за учителя и забывают про идеи.

Вопрос: «Битлз» учили людей плавать?

Джон Леннон: Если «Битлз» 60-х имели какую-то миссию, то она заключалась в том, чтобы научить людей плавать. Если же ты научился плавать, тогда плыви. Те, кто цеплялся за мечту 60-х, или за битловскую мечту всю жизнь — это все равно, что цепляться за Вторую мировую войну и Глена Миллера. Это не значит, что нельзя наслаждаться Гленом Миллером или «Битлз», но жить в этой мечте — это значит жить в сумеречной зоне, а не в сегодняшнем дне. Это иллюзия.

Вопрос: Йоко, сингл, который ты записала вместе с Джоном, кажется обращением в будущее?

Йоко Оно: Starting Over — это песня, слушая которую мне хочется плакать. Джон уже говорил тут про 60-е годы, что они дали вкусить нам немного свободы — сексуальной и прочей. 60-е годы были подобны оргии, мы все испытали крутой оргазм. Но потом мужчины и женщины потеряли друг друга, многие семьи и связи распались. То, что произошло в 70-е годы, можно сравнить с судьбой еврейских семей при нацизме. Только сила, которая их разрушила пришла не из вне, а изнутри. Мы попытались это осмыслить как цену, которую мы заплатили за нашу свободу. И на своей пластинке Джон говорит: да, 60-е были полны энергии, в 70-е мы расстались, но давай начнем все сначала в 80-е. Он тянется ко мне, к женщине. Тянется после всего, что было, но теперь, это гораздо труднее, потому что приходится идти по полю боя, усеянного трупами мертвых семей.

На другой стороне этой пластинки моя песня Kiss Kiss Kiss. Это другая сторона той же проблемы. Там записаны вопли женщины, идущей к оргазму. Она хочет, чтобы ее крепко обнимали, касались ее. Эту запись, конечно, отнесут к числу «спорных», потому что экстазические крики женщины до сих пор людям кажутся менее естественными, чем рев «Конкордов», загрязняющих атмосферу. Обе стороны этой пластинки — это молитва, призыв изменить 80-е.

Вопрос: Джон, как бы ты определил сам твою мечту для 80-х?

Джон Леннон: Каждый должен сам определить себе мечту. «Битлз» сами определили себе мечту, Йоко тоже. Вот я и говорю: придумайте себе мечту сами. Если хотите спасать Перу, идите, спасайте Перу. Можно добиться чего угодно, но не надо возлагать надежду на лидеров и на счетчики. Не надо Джими Картер или Рональд Рейган, или Джон Леннон или Йоко, или Боб Дилан или Иисус Христос придут и сделают это за вас. Нет, вы сами должны это сделать. Именно так испокон веков говорили великие учителя и учительницы. Они могут указать путь, поставить указатели, дать маленькие советы в разных книгах, которые сейчас называют священными и продают за обложку, а не за содержание. Но все советы, все инструкции — так, они открыты для всех, они были там и будут всегда. Нет ничего нового под солнцем. Все дороги ведут в Рим. Никто не может сделать это за вас. Вы сами можете себя разбудить. Я не могу исцелить вас, вы можете исцелить себя сами.

Вопрос: Что же удерживает людей от того, чтобы последовать этому совету?

Джон Леннон: Боязнь неведомого. Люди страшатся неизвестного. Страх заставляет их метаться в поисках мечты, иллюзии, войн, мира. любви, ненависти. Все это — иллюзии. Но не стоит бояться неизвестности. Надо признать, что они существуют и смело плыть вперед. Вот, в чем дело. Правильно?

Рейтинг: 0Голосов: 03033 просмотра
Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!